ХВ. Дело № 2 (СИ)

Ноябрь 1929-го года выдался в Москве на славу. Случались даже солнечные деньки, когда чёрные, голые ветви лип рисовались на фоне не по-осеннему голубого неба, а ветер, дующий со стороны Москвы-реки, шуршал в аллеях опавшей листвой. Квакали клаксоны проезжающих автомобилей, дребезжал, выворачивая со стороны Арбатской площади, и неторопливо катил в сторону Пречистенских Ворот трамвай, да маялся на углу бульвара и Сивцева Вражека милицейский в чёрной шинели. Часы на фонарном столбе напротив обшарпанного здания усадьбы декабриста Нарышкина, о чём сообщала памятная доска возле входа, показывали половину второго пополудни, и народу на бульваре было немного — середина рабочего дня, добропорядочные москвичи на службе, время праздношатающейся публики наступит позже, к вечеру. А в этот час в перспективе аллеи народу почти не было. Разве что, сидели кое-где на скамейках старики со своими газетами, да немолодая женщина неспешно катила большую, на низких колёсиках, детскую коляску — судя по старенькому невзрачному пальто и серому платку на голове, няня или домработница, воспользовавшаяся пригожим осенним деньком, чтобы прогулять хозяйское чадо.

Двое мужчин неспешно прогуливались по аллее Гоголевского бульвара. Тот, что повыше, с узким костистым лицом, и тонкими губами — облик, характерным для выходцев из Прибалтики и западных областей Украины — носилнад высоким лбом тёмно-зелёную фуражку с эмалевой звездой на околыше. Его кожаный реглан, распахнутый так, что открывал щегольской военного покроя френч, на бордовых петлицах которого красовались четыре ромба — знак принадлежности к высшему руководству ОГПУ. Облик его спутника был подчёркнуто гражданский — тёмное пальто, шляпа с узкими полами, в руке — зонт-трость с изогнутой желтовато-белой ручкой.

— И зачем понадобилось вытаскивать меня на пленэр? — с неудовольствием спросил чекист. — Могли бы, кажется, поговорить у тебя в кабинете!

Штатский улыбнулся — самыми кончиками тонких губ.

— У нас с тобой кабинеты теперь в разных зданиях, забыл?

— Недолго и заехать…- проворчал в ответ его спутник. — Ты ведь по-прежнему в ЦК[1]?

— Да, сижу на Старой площади. — кивнул штатский. — Ты там собрался приватно беседовать? Или предлагаешь мне приехать к вам, на Лубянку?

— Нет уж, лучше здесь. — при упоминании родимой конторы чекист поморщился. — Не вовремя ты нас оставил, Анатолий, ох, не вовремя. И надо было тебе дуром переть против Генриха? Что он заигрывает с правыми в ЦК и без тебя всем известно, то зачем же вот так, в лоб? Только разозлил, так, что он до Кагановича дошёл, а тот доложил обо всём напрямую Кобе!

Чекист обращался к собеседнику не по настоящему его имени, а по псевдониму, который тот использовал ещё в семнадцатом, семнадцатом году, когда «Анатолий Мурский» служил после февральской революции редактором иркутской газеты «Голос социал-демократа», состоя, заодно, в боевой организации иркутского комитета большевиков.

— С каких это пор партийное руководство вмешивается в наши внутренние дела? — буркнул штатский.

— С тех самых, как Ягоду утвердили в должности решением Центрального Комитета. И ты не хуже меня знаешь, что он, по сути, их представитель в ОГПУ и имеет право действовать даже и через голову Менжинского[2]. И решать, уклоняется он от генеральной линии партии, уж извини, не нам с тобой. И уж тем более — не стоило разводить в нашей конторе внутрипартийные дрязги. Оставь эту привилегию Центральному Комитету, у них это хорошо получается.

— Ты ещё порассуждай вслед за Артузовым о «трилиссеровой лихорадке»! — окрысился штатский. — Он, кажется, придумал этот идиотский термин?

— Так он прав! Не хватало ещё развести органах критику и самокритику в отношении служебных дел на партсобраниях! Это, уж прости, ни в какие ворота…

— Ты ради этого меня сюда пригласил? — штатский не скрывал раздражения. — Как подсказывала мне совесть большевика, так я и поступил, и нечего больше об этом. Говори лучше, зачем звал, а то у меня на четырнадцать-двадцать назначено совещание.

— Да, конечно, извини. — чекист поправил фуражку. — Видишь ли, у нас тут наметилась одна проблемка…

— Дай угадаю — перебил его собеседник. — Речь о Яше Блюмкине и поисках мифической книги? Той самой, из-за которой этот твой чокнутый сектант Барченко третий месяц ходит, как в воду опущенный, и уже начал заговариваться?

Чекист неохотно кивнул.

— И всё-то ты знаешь…

— А тут и знать особо нечего. Операцию по возвращению книги готовил мой отдел, вы с Барченко только предоставили исполнителей — эту самую троицу юных гениев из «коммуны особого назначения».

— Вот с ними как раз и возникла проблема. — военный нахмурился. — В Константинополь они прибыли вовремя, наш человек встретил из в порту и отвёл в заранее подготовленное место с приказом ничего не предпринимать и ждать.

— И они, конечно, не послушались?

— На следующий же день всех троих след простыл! Сотрудники нашего посольства с ног сбились, обшаривая город, но так ничего и не добились.