ХВ. Дело № 2 (СИ)

— Похоже, других вариантов у нас нет… — медленно произнёс я. — Ну что, соглашаемся?

И, не дожидаясь ответов Марка и Татьяны, пошёл к автомобилю.

Я сел на заднее сиденье, уступив Марку место рядом с водителем. Мотор затарахтел, Марио подал свою «самобеглую коляску» задним ходом, в сторону дороги. Татьяна устроилась на своём месте, справа от меня и проводила задумчивым взглядом рощицу, за которой прятался маленький каменистых холмик.

— Значит, будем искать замок?

Марк на переднем сиденье негромко засмеялся — словно закудахтал.

— Ага. В Альпах. В горах то есть. Где живут люди в белых плащах со сломанными крестами. Припоминаешь, Тань, что та ведьма из табора тебе нагадала?

Она пожала плечами.

— Разве крест у тамплиеров сломанный? Самый, что ни на есть, обыкновенный тевтонский, у настоящих рыцарей Храма были на плащах в точности такие же. Я в книжке рисунок видела, в «Айвенго», сэра Вальтера Скотта. Там как раз главный злодей — храмовник.

— Ты плохо слушала Барченко. — сказал я, обругав себя за невыносимо назидательный тон. Право же, пора с этим заканчивать… — Так вот, он, среди прочего, говорил, что фон Либенфельс трактует его как сочетание двух свастик, лево- и правообращённой. Сами свастики, кстати, у этих самых «новых тамплиеров» тоже на каждом шагу.

Машина выбралась на дорогу, развернулась, и Марио наддал — пыль из-под колёс полетела густым шлейфом, окутывая неторопливо катящую в сторону Иерусалима арбу на высоченных, больше человеческого роста, колёсах, запряжённую тощим рыжим верблюдом-дромадером. Я проводил допотопный экипаж взглядом. Его владелец, араб, кажется, не обиделся на столь бесцеремонное с собой обращение, и лишь дромадер недовольно скосил выпуклый чёрный, размером с хорошую сливу, глаз в нашу сторону — «мол, катаются тут всякие в смердящих, громыхающих ящиках, а потом верблюжья колючка пропадает…»

— Я вот подумала — та цыганка нагадала мне дальнюю дорогу по земле, по морю и по воздуху. По земле мы уже поездили, по морю походили и ещё походим. А вот как насчёт воздуха?

— А тебе так хочется полетать? — прищурился я.

— Нет, но интересно же, что она имела в виду. Цыганки — они, знаешь ли, не ошибаются. Соврать порой могут, а вот чтобы ошибиться — никогда.

Я повозился, устраиваясь так, чтобы заткнутый за пояс арсенал не слишком врезался в поясницу. Вот, к примеру, ещё одно преимущество тайного бегства — не придётся гадать, как протащить всё это огнестрельное богатство через таможню…

— Вот доберёмся до Ливии, а там видно будет. Чует моё сердце, что одними полётами дело не ограничится.

Конец второй части

[1] (итал.) — хлебожор. Уничижительное прозвище немцев, распространённое в Италии.

[2] (итал.) — Прошу прощения, господа

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. «Мы летим, ковыляя во мгле…» I

Тинг-танг…

Тинг-танг…

Тинг-танг…

Часы громко звякнули и выдали звенящую музыкальную фразу — как делали это каждый полчаса, сутки напролёт. Потемневший бронзовый маятник в виде выпуклого, на манер линзы, диска, продолжил отсчитывать удары сердца из зубчатых колёсиков и эксцентриков, заключённого в корпус из полированного ореха с надписью На круглом циферблате

Тинг-танг…

Тинг-танг…

Тинг-танг…

Эти настенные часы оказались единственной ниточкой к прошлому, нащупанной Яшей в московской квартире Симагина. Нет, были ещё всякие мелочи — скажем, серебряные чайные ложечки в буфете или маленькая раскрашенная гравюра над письменным столом, изображавшая русских гусар в Париже, в 1814-м году. Но и гравюра, и ложечки были молчаливыми, мёртвыми, а часы жили — и нетрудно было представить себе, что эта механическая жизнь не прерывалась все сто с лишним лет, с тех самых пор, как они вышли из рук мастера на часовой фабрике "Мозеръ и Ко.", свидетельством чему была надпись на круглом, покрытым паутинкой едва заметных трещинок, циферблате.

Яша открыл картонную папку, в которой хранились бумаги из его «стамбульского» архива. Работать не хотелось категорически, несмотря на то, не далее, как третьего дня он клятвенно пообещал Перначёву в ударном темпе подготовить документы к публикации. Увидав то, что принёс Яша, редактор впал в какой-то животный восторг: он разглядывал пожелтевшие листки, хрюкал от удовольствия, чуть ли не облизывался, и всё время сыпал в Яшин адрес комплиментами. Сулил сенсацию, славу, приглашение на телевидение, хвастался найденным спонсором в лице некоего военно-исторического общества. О гонораре и тиражах, однако, умолчал — впрочем, Яша, успевший составить представление о состоянии здешней издательской индустрии, иного и не ожидал. Он давно уже понял, что никого, кроме этой горстки одержимых историческими загадками добытые им бумаги не заинтересуют. Ну, может, защитит кто-то диссертацию, отметят факт их появления в десятке сугубо специальных статей в сугубо специальных журналах или ещё более специальных Интернет-ресурсах — и это будет всё. Выгорел матерьялец, как говаривал один его старый знакомый, следователь ГПУ.