Хвак

  Вот он остановился, согнул руку в локте, укусил печень - трибуны опять взревели! Хвак не глядя отбросил печень за спину, а сам, чавкая на ходу, ринулся в проем, единственный незащищенный магией и решеткой, потому что сюда его никто не ждал. Ни его, ни Булулу, накрепко приученного к Западному входу. Запор-то был на калитке, которая в решетке, но сломать его - чихнуть полраза! Чутье, которое не стало еще полноценным колдовством, подсказало Хваку дальнейшее. И хитрость: не даром он не спешил кандалы сдирать, а рассмотрел и изучил как бежать да куда бежать... В предбанник, потом по коридорам в темницы, оттуда выломать двери в казарму, они почему-то наружу открываются, оттуда во двор казармы, оттуда в привратье, а там уже и на улицы! И прочь из города!

  И только задним числом уже, будучи в полной безопасности, Хвак перепугался прошедшего: а ну как и вправду бы оскопили? Да еще бы и ослепили? Ух, ты! И главное - за что?

  ...Почему это Матушка все вроде как вздыхает? Все нормально, ничего же с ним не случилось? Все хорошо, Матушка, к прежнему возврата не будет, он же поклялся: он теперь станет тихо жить, бережно к будням и безмятежно. И здесь, и там, и вчера, и завтра, и потом, сколько жизни хватит.

  Атлантида большая, найдет он себе тихое местечко. Лишь бы жить и жить, чтобы воздух, небо, солнце, травы, песни, птицы, еда с питьем, игры, танцы, женщины... скромно, в общем, жить, сколько отмеряется...

  И отмерялось Хваку после этого дня почти двадцать тысячелетий такой жизни, какой он хотел, потому что Матушка почему-то любила непутевого своего приемыша и жалела его.

  И жил он, и скитался по миру Земли, меняя обычаи, страны, языки и спутников жизни, до тех пор пока не пришла ему предначертанная пора породить сына и уступить ему место на Матушкиной груди.

  Последнее из имен его было Петр Силыч, колдун дядя Петя, а сына его назвали Алексеем, Лехою.