Хвала и слава. Том 2

Наливая чай, она подсела к нему, а наполнив чашку, отставила вдруг чайник и взяла Януша за руку.

— Ты прости меня, Януш, — мягко произнесла она, — у тебя жена умерла, а я тебе о своих духах.

Януш помрачнел.

«Только бы не это, только бы не это», — думал он, испугавшись, что она заговорит об этих страшных для него вещах. Только бы она не расчувствовалась, иначе он не выдержит.

— Дорогая, — сказал он, глядя на нее искоса, — давай не будем об этом. Уж лучше разговаривать о духах.

Ганя смущенно рассмеялась.

— Прости, — сказала она как-то очень тепло и просто.

И через минуту возобновила разговор, теперь уже иным тоном, без прежнего жара. Подробно, хотя уже не столь красочно, она поведала Янушу о всех махинациях, которые устраивал оный Дюмарк, и о том, какие свиньи сидят во французских судах и сколько ей нервов, здоровья и денег стоит сладить не только с прохвостом компаньоном, но и с адвокатами.

Януш слушал с самым вежливым видом, но, очевидно, не сумел скрыть скуки, потому что Ганя посмотрела на него грустно и растерянно и наконец умолкла, отступила на шаг и свела брови. И Янушу вспомнилось, что таким же испытующим взглядом Ганя окинула его несколько лет назад, когда исполнила ему арию из «Тоски». Недоставало только иронического взора мисс Зилберстайн.

Ганя приняла озабоченный вид.

— Ты не хочешь отправиться куда-нибудь вечером? Поужинать, выпить шампанского? Нет? Вообще-то я должна быть на обеде у Пегги Гугенхейм, но могу отговориться мигренью… Поедем на Монмартр…

Януш слабо улыбнулся.

— Нет, спасибо. Меня это теперь не веселит.

Ганя огорчилась.

— Не веселит… Боже мой! — произнесла она прочувственно, со всей добротой, которая таилась где-то в глубине. — Ну да… теперь…

И посмотрела на него искоса с опаской — уж не обидела ли она его?

Януш выдержал и это.

— Зачем же ты тогда приехал в Париж? — неожиданно громко, низким голосом и с невыносимым акцентом спросила она.

Януш беспомощно развел руками.

— Не знаю. Хотя сейчас, пожалуй, уже знаю. Чтобы увидеть тебя. Очень хотел встретиться с тобой.

Ганя широко раскрыла глаза.

— Вот видишь. Это хорошо, что приехал. Хотя ты должен был бы предупредить меня. Но это пустяки. А то ведь как в жизни бывает — бродит, бродит человек по свету — и одинокий-то он как перст, ну, буквально никого у него нет. И вдруг ни с того ни с сего… умирает.

Януш прислонился головой к спинке дивана и закрыл глаза.

— Вот именно, — повторил он, — ни с того ни с сего умирает.

— И сам не знает, когда умрет. Однажды между обедом и ужином.

— Между обедом и ужином, — повторил Януш.

Потом открыл глаза, поднял голову и отчетливо, хоть и с некоторым усилием сказал:

— Вот и Ариадна погибла. В Риме.

Ганя кивнула:

— Знаю, я читала. Это ужасно.

— Большое тебе спасибо за деньги, ты так быстро их прислала…

— А, деньги…

— Да. Это был широкий жест… Только они уже поздно пришли.

— То есть?

— Пригодились на похороны…

— В Риме?

— На протестантском кладбище. Ты знаешь это место?

— Самое красивое в Риме. Я бы хотела там лежать.

— К сожалению, не будешь. Ты же католичка.

— То-то и оно.

— А об Эдгаре знаешь?

— Нет.

— Он тяжело болен. Туберкулез горла. Один римский профессор установил…

— Это точно? В таких вещах можно и ошибиться.

— Не знаю. Так он сказал Ариадне.

— А чем, собственно, Эдгар сейчас занят? — спросила Ганя, как будто только сейчас вспомнив о существовании этого человека.

— Эдгар? Преподает в консерватории. Вдалбливает гармонию в разных оболтусов. Мицкевич в Ковно тоже просвещал^{20} разную «жмудь тупоголовую».

— Как он, должно быть, ужасно чувствует себя в этой роли. Такой тонкий человек.

Януш улыбнулся.

— Ужасно и чувствует. Только я бы сказал: такой великий музыкант…

— Может быть, я могла бы ему помочь? Как ему удалось выбраться в Рим?

— Скопил немного денег. Вот и приехал…

— Его сейчас очень мало исполняют.

— Потому что он очень мало сочиняет. Ты могла бы его популяризировать. Возьмись-ка за это.

— А надо ли?

— Ты хочешь сказать, что настоящее искусство всегда пробьется? Не знаю… Ариадна говорила…

Он так и не закончил фразы.

— Ах, это так ужасно — история с Ариадной. А как она оказалась в Риме?

— Что-то там с монастырем было связано.

— И… сразу?

— Даже не мучилась. Смерть наступила мгновенно.

— А Зося? Мучилась?

— Очень. Не было доктора.

— А ребенок?

— Умер несколько месяцев спустя. Врожденный порок сердца.

Ганя вскочила и принялась расхаживать по комнате.

— Вот видишь, — остановилась она вдруг перед Янушем, — не надо было тебе уезжать из Гейдельберга. Я же говорила — останься.

— А я говорил: «Хочешь стать польской графиней с американскими долларами?»

Ганя махнула рукой.

— Ох уж эти доллары. Совсем на исходе. И что только со мной будет?

— А замуж выйти больше не можешь?

— Могу, но уже не за миллионы.

— Что ж, если нельзя иначе…

— Ну почему ты не остался? Я хотела тебя уберечь.

— От судьбы не убережешь. Банально? Но, понимаешь, это кроется в самом человеке, я сам всему причина. Не надо было мне жениться на Зосе.

— Ты не любил ее?

— Любил. Но как-то не так.

— Вот видишь. Раз уж не так — значит, не любил.

— Ну, мне пора. Тебе, верно, надо переодеться для этих Гугенхеймов.