Хвосттрубой, Или Приключения Молодого Кота

— Однако не рассчитывай — продолжала Матушка Ребум, — целиком освободиться от обязательств. Твой друг поведал мне, что ты участвовал в великих делах, которые приключились на северо-западе, верно? — Фритти не возражал. — Ладно, тогда ты расскажешь мне свою историю, потому что эти безмозглые чайки притащили мне одни обрывки да осколки. Я не могу полновластно править Шурум-Бурумом, Болотом в Центре Мира, пока меня не известят о событиях, происходящих на окраинах.

Болото в Центре Мира. Фритти улыбнулся про себя и приступил к долгому своему рассказу.

Был почти уже Час Глубочайшего Покоя, когда он подошел к концу. Матушка Ребум все время просидела тихо, в упор разглядывая его выпученными глазами. Когда он окончил, поморгала и снова молча села; горло у нее пульсировало.

— Что ж, — наконец сказала она. — Похоже на то, что в луже у котов и в самом деле приключилось множество великих всплесков. — Она остановилась, чтобы ухватить в ночном воздухе низко пролетавшее насекомое. — Живоглот был силой, великой силой, и от его падения много пойдет кругов по воде. Теперь я понимаю, почему беспокоен твой дух, мохнатая спинка.

— Беспокоен? Почему вы так говорите?

— Почему? — пропыхтела Матушка Ребум. — Да потому, что знаю. Следила за тобой, когда ты увидел водяную тень. Полночи слушала твою песню. На сердце у тебя неразбериха.

— Вот как? — Фритти не был уверен, что ему нравится оборот, который приняла беседа.

— О да, мой храбрый любопытный головастик… но не бойся. Если только послушаешь моего совета — благополучно отыщешь свой путь. Одно запомни, Хвосттрубой: все твои горести, все поиски, все скитания и сражения — всего-навсего пузырик в мировой луже.

Фритти почувствовал, что его одернули, и слегка рассердился.

— Что вы имеете в виду? Много важных событий произошло с тех пор, как я ушел из дому. Большинство произошло не по моей вине, но участие я в них принимал. Даже, может быть, без меня дела пошли бы и хуже, — не без гордости заключил он.

— Допускаю. Да не ощетинивайся так, пожалуйста, — хихикнула старая лягушка. — Ответь мне вот на что: покрыл ли снег Закот?

— Теперь, пожалуй, да. Но что с того? Скоро весна.

— Точно, мой кисик. Ну а птицы вернулись в Крысолистье?

Хвосттрубой не был уверен, что понял суть вопроса.

— Вернулись многие из крылянок … это тоже верно.

Матушка Ребум улыбнулась зеленой беззубой улыбкой:

— Отлично, больше я тебе вопросов не задам. Мне и самой видно из-под лилий моего водоема, что солнце все еще ежедневно пересекает небо. Ну, теперь понимаешь?

— Нет, — упрямо сказал Фритти.

— Речь вот о чем. Ко времени, когда придет другая зима и перейдет в другую весну, Холм Закота и все Живоглотовы творения полностью исчезнут — задержавшись разве что в памяти. Придет и уйдет не слишком много зим — и ты, и я тоже исчезнем, оставив после себя только кости, чтобы они послужили домом для крошечных созданий. И знаешь что, храбрый Хвосттрубой? Мировой танец ни в одном шаге не запнется от этих исчезновений.

Она тяжело приподнялась на передних ногах.

— Теперь, друг мой кот, я должна удалиться и погрузить эти старые косточки в грязевую ванну. Спасибо за приятное общество.

Сказав так, она прыгнула к краю водоема и, наполовину еще в стоячей воде, повернулась и оглянулась. Ее круглые глаза сонно помаргивали.

— Ничего не бойся! — сказала она. — Моя песня была хорошо сплетена. Если тебе нужна будет помощь, ты ее непременно получишь, по крайней мере один раз. Особенно приглядывайся к тому, что движется в воде, потому что тут — почти вся моя сила. Удачи тебе, Хвосттрубой!

Матушка Ребум, прыгнув, со всплеском скрылась в луже.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Ветер над озером: образ сокрытой истины

Книга Перемен

В последнюю ночь на Лапоходных у Фритти было долгое странное путешествие по сонным полям.

Дух его парил, подобно крылянке , над холмами, деревьями, водами, ночные ветры били ему в лоб. Словно огромный грян, орел, что гнездится на высоких горах, он всплывал выше, выше, выше. Ночное брюхо Мурклы стало полем, где пролегал его путь.

Покуда он плыл, ему слышались в ветре многие голоса — его матери Травяного Гнездышка, Жесткоуса и Потягуша. В яростном вое ветра все они окликали его по имени… но он продолжал полет, когда ему крикнул что-то и голос Шустрика — не в испуге, а в каком-то недоумении. Услышав его, он бросился вниз, врезаясь в темноту. Ревущие вихри стали безумными завываниями Грозы Тараканов и Растерзяка, с их визгом переплелся мягкий голос Мимолетки, вновь и вновь произнося его имя сердца:

«Фритти Хвосттрубой… Фритти… Фритти… Фритти Хвосттрубой…» Потом прерывистый звук ветра изменился и стал сплошным мощным ревом. Фритти скользил над Большой Водой, так близко, что казалось — лапу протяни, и коснешься волн. Соленый ветер отгибал ему назад усы, а в ночном небе вокруг было пусто — ничего, кроме звучания Мурряны.