Киммерийский закат

— Понятно, Леонид Михайлович, — молвил референт, однако на сей раз уходить не спешил. Он обратил внимание, что шеф взял в руки очередное сообщение, поэтому решил дождаться его реакции.

— Москва. 11.45, — принялся за чтение вслух Ярчук. — Колонны демонстрантов выходят на Манежную площадь. Они несут лозунги: «Фашизм не пройдет!», «Членов ГКЧП — под суд!», «Свободу…». А что у нас, референт, в столице, в других городах, митингов пока что нет? — спросил, не отводя глаз от текста.

— Пока… нет. Но, очевидно, появятся. Должны появиться.

— В том-то и дело, что не должны. Во всяком случае, пока что — не должны. Самое страшное для Москвы — это наше спокойствие, наше, я бы даже сказал, безразличие. У себя, в Украине, мы гэкапутчизма не допустили, а московского не признали. То, что происходит в России, — это дело россиян. Мы, украинцы, им не указ, но и они нам — тоже!

Глоров кивнул и понимающе промолчал. «Не зря же в Москве тебя называют “хитрым партхохлом”!» — мысленно произнес он, однако озвучиванию подобные восторги референта по поводу поступков шефа не подлежали. Это был истинный служака — безукоризненно воспитанный, расчетливо знавший цену доверия любого «вышестоящего», умеющий это доверие завоевывать и столь же умело им распоряжаться.

— Позвольте идти по делам службы?

— Идите. Нет, вот что… Свяжите меня с Предверхсовета СССР.

— С Лукашовым? Честно признаюсь, уже пытался выйти на связь с ним, так сказать, по долгу службы; предвидя, что захотите пообщаться же после общения с Елагиным. Но попытка оказалась безуспешной.

— А вы попытайтесь еще раз, и тоже по долгу службы, — едва заметно ухмыльнулся Ярчук.

Как и Глоров, он прекрасно знал, что с Кремлевским Лукой всегда труднее было связаться, нежели с Президентом СССР, не говоря уже о папе римском.

— Попытаюсь, Леонид Михайлович, — по-украински заверил референт. — Как велит служба.

Ярчук удивленно посмотрел на референта и поиграл желваками. Этот парень работал с ним уже полгода, но все еще оставался полной загадкой. Нет, все, что Ярчуку положено было знать о происхождении, учебе и послужном списке россиянина Глорова, он, конечно, знал. Но этого оказалось мало. Всякий раз, когда Ярчуку приходилось давать этому человеку какое-то важное поручение или доверяться какой-то своей мыслью, он задавался одним и тем же риторическим вопросом: «Так все-таки, на кого он в самом деле работает?».

Этого парня ему, понятное дело, рекомендовали. Ненастойчиво, конечно. Хотя, по опыту своему партаппаратному, Ярчук знал: чем ненавязчивее «органы» рекомендуют в штат какого-то человечка, тем принципиальнее реагируют на отказ взять его.

Правда, на сей раз протекцию составил полковник госбезопасности, которого Ярчук давно знал и с которым его связывала давняя, но сдержанная, со всеми полагающимися недомолвками, дружба. Однако этого было мало… Полковник тоже мог заблуждаться. И потом, было бы странно, если бы «органы» навязывали ему Глорова не через давнего знакомого. К тому же в последнее время сам Глоров работал не «опером», а сотрудником аналитического отдела контрразведки.

— Вы неплохо владеете украинским языком, — тоже на родном, материнском похвалил Ярчук референта. — Специально подучиваете?

— А я его никогда и не забывал. Тем не менее основательно подучиваю, вы правы. Чтобы знать в тонкостях.

— То есть хотите сказать, что вы… украинец?

— Если по анкете, то русский.

— А по душе, по духу?

— Фамилия деда моего — Глоря. Из рода сотника Полтавского казачьего полка Глори, родившегося на хуторе Глоря неподалеку от Опишни, что на Полтавщине.

— Вон оно что! — вмиг просиял Кравчук. — Теперь многое проясняется. Странно только, что раньше казачий корень в вас не проявлялся.

— Потому что служил там, где, заботясь о чистоте наших с вами корней, очень хорошо умеют подрезать крону, товарищ Предверхсовета.

«А ведь и в самом деле странно, — подумалось Ярчуку. — До сих пор, то есть пока без особой боязни можно было демонстрировать свой украинский патриотизм, парень этот вел себя сдержанно и почти скрытно. А вот сейчас, когда всяк в Украине сущему, под угрозой репрессий со стороны коммунист-путчистов, приходилось определяться, по какую сторону баррикад стоять, неожиданно раскрылся».

Причем с его стороны это не игра, не кагэбистская уловка, продолжил свои мысленные изыскания Ярчук, которому давно хотелось познать: кто же рядом с ним, кто ходит в ближайших помощниках. Теперь он понимал, что судьба свела его с прекрасно подготовленным офицером госбезопасности, профессиональным контрразведчиком, с русской фамилией и украинской казачьей душой, который уже не раз демонстрировал готовность до конца оставаться преданным ему, преданным Украине.

— Раньше украинское во мне действительно не проявлялось, товарищ Ярчук, — словно бы вычитал его мысли Глоров. — Но когда-то же должно было…

— Сейчас вы убийственно откровенны.

— Не желаю, чтобы вы и дальше мучились сомнениями из-за моей, «для благозвучия», подправленной кем-то фамилии и моего кагэбистского прошлого.