Киммерийский закат

— Это вы нас, украинцев, спрашиваете, почему мы со своим госсуверенитетом поторопились?! Да это мы вас, русских, должны спросить, куда вы так поторопились со своим суверенитетом и почему от украинцев в независимость ударились. Как же быстро вы забыли, товарищ генерал, что Российская Федерация объявила о своем государственном суверенитете еще 12 июня прошлого, 1990 года. В то время как Украина объявила о нем лишь более месяца спустя — 16 июля. Когда, с юридической точки зрения, украинцам просто деваться уже было некуда.

— То есть как это — раньше?! — искренне удивился генерал, не желая признавать, что в штабной суете упустил кое-что существенное из истории современной России. — Быть такого не может — чтобы сначала русские, а затем уже украинцы!

— Внука своего спросите, товарищ генерал, он вас убедит.

— Да при чем здесь внук? — без какой-либо амбиции, поникшим голосом огрызнулся генштабист. — Неужели действительно раньше?

— Вот в этом можете не сомневаться.

— Странно, вы любого нашего генерала-офицера спросите: все уверены, что настоящий развал Союза начался с предательского суверенитета Украины!

— Ничего странного, просто у вас, у русских, таким странным образом устроена национальная память. Пусть ваши генералы молят Господа, что в Киеве руководители оказались слишком нерешительными, иначе мы бы тогда же, в июне прошлого года, объявили о существовании Советского Союза, но уже без России, со столицей в Киеве.

— Ну да?! — впал в изумление генерал. — Еще чего?!

— Кстати, такое стремление в рядах украинских военных, как и в части партноменклатуры, действительно существовало; тут же вспомнили о намерении незабвенного генсека Хрущева перенести столицу из провинциальной Москвы — в «матерь городов русских». А еще напомните своим генералам, что такой же суверенитет в прошлом году успел объявить целый ряд ваших кровных федералов, как то: татары, калмыки, башкиры, чуваши и прочие ваши бывшие «автономщики»[11]. Вся Россия, вон, вразнос пошла, а вы по-прежнему все на украинцев валите.

И дело было даже не в том, что «исторически» полковник оказался прав. Старый Чекист обратил внимание, что генерал и полковник уже пикировались между собой, как представители разных государств. К тому же далеко не братских. С этим-то, считал Корягин, как раз и следовало кончать.

Соглашаясь на соратничество с шефом госбезопасности, Кремлевский Лука четко представлял себе, что их союз направлен против Президента. И в этом был его шанс. Получалось все как нельзя лучше: он, Лукашов, выступал в роли спасителя Отечества и в то же время получал возможность убрать Русакова с политической арены легальным и праведным путем, безо всяких там закулисных интриг, которые могли длиться годами.

Но не был бы он Лукой Лукашовым, если бы не позаботился о двойной страховке. Явно предавая своего компаньона по будущему гэкачепе, он, по старой дружбе, советуется с Президентом. Нет-нет, не из каких-то там подковерных соображений, а исключительно по старой дружбе: «В духе партийного товарищества, — как он любил выражаться, — исходя из принципиальных соображений партийного подхода к создавшемуся положению».

Отточенный за полстолетия партийно-демагогический сленг позволял им обоим любую, пусть даже самую заурядную, банальную мыслишку преподносить как «партийную линию» или как «мнение» партийных, а то и народных масс.

Впрочем, к моменту развала Союза у компартийной номенклатуры уже существовал не просто сленг, а некий особый язык — со своими идиомами, традиционными значениями и прозрачными намеками и подтекстами, как то: «есть мнение»; «товарищ не понимает»; «мы тут посоветовались, и я решил»; «по настоянию партийных низов и прислушиваясь к голосу народа»; «в противном случае нас не поймут»… За каждым из этих выражений просматривались не только стиль работы партноменклатуры, но и ее демагогические каноны, порожденные многолетним опытом самосохранения.

Теперь уже Корягин не исключал даже того, что не входить в состав «чрезвычайки» Кремлевскому Луке посоветовал сам генсек-президент, решив для себя: «Хоть друг этот и продался врагам перестройки, но пока что его следует попридержать “при ноге”, а заодно удержать на плаву. Иначе место Кремлевского Луки в государственной иерархии займет нынешний глава Российской Федерации. Или кто-то другой, который еще похлеще…»

Корягин взглянул на часы. Шел пятый. Время сдвинулось с мертвой точки и действительно полетело, как на рассвете перед казнью.

За чернотой стекла уже угадывались первые проблески рассвета, и Корягину захотелось выбраться из здания, из территории Кремля, и податься утренней Москвой куда-нибудь к прудам, на берег реки, на Воробьевы горы, или же попросту отправиться к себе на дачу, чтобы, забыв обо всем, что здесь происходит, хорошенько выспаться.

А что, в конце концов в его «конторе» все в порядке. Там никто не бунтует, никто никого не предает и не подсиживает. Остальное же его не касается. Для этого существуют генсек-президент, премьер, спикер…