Киндер-сюрприз для зэка

Птице приходилось идти осторожно, потому что длинные коридоры еле освещались редкими тусклыми лампочками, и временами ей казалось, что она плывёт в мутно-жёлтом тумане. А затем поднялся какой-то шум, началась беготня, то и дело ей стали встречаться люди в синей форме, от которых приходилось прятаться или удирать. Поднявшись на первый этаж, Птица поняла, что через главный вход ей выйти не удастся и, трезво рассудив, что такое громадное здание должно иметь несколько выходов, отправилась на их поиски, во время которых и наткнулась на ненавистного ей Лазарева, одетого в ту же форму, что у всех остальных. Птица, ошеломлённая этой встречей не меньше Макса, не стала показывать своего к нему отношения, подумав, что это, может быть, единственный человек, который поможет ей выбраться отсюда. Поэтому, до поры до времени, нужно было изображать страдалицу, вызывая у него жалость и сочувствие.

Макс повернулся к Лине, ожидая ответа. Они стояли на площадке третьего этажа, в зоне не просматриваемой видеокамерами.

— Вита, — повторила Птица, потупив голову и перебирая торчащие из рюкзака заячьи уши. Этот вопрос прозвучал уже дважды за последние четыре минуты.

— Вита…, - медленно произнёс Макс, выглядывая в коридор. — Вита Лазарева?

Птица кивнула, не отпуская уши бабксениного зайца, и шмыгнула носом.

— Пошли, — скомандовал Макс и задал новый вопрос. — Как зовут твою маму?

Хм, спросите чего полегче. Лина опять пожалела, что переборщила с образом дебильной Светы Первушиной. Ни страшноватый Антон Павлович, ни Виктор Николаевич, подлюга очкастый, имени мамы Лазаревой ей так и не назвали.

— Я не знаю, — тихонько ответила Лина, семеня за Максом.

— Как это? — спросил он, замедляя ход. — Почему?

Лина нахохлилась и замолчала, мигая глазами, чтобы в них побыстрее набрались слёзы.

— Я не помню, — прошептала она. — Мама умерла, когда я была ещё маленькой.

— Разве тебе никто не сказал, как её звали? — удивился Макс.

Птица покачала головой. Хотя это уже была совершенная неправда. В интернате все знали своих мам. Даже те, кто лишился их в младенческом возрасте. Исключение составляли лишь те, от кого мамаши отказались ещё в роддоме. Но и тогда большинство из девочек врали, выдумывая трагические истории и давая свои имена вымышленным родительницам.

Лина всхлипнула и размазала кулачком по щеке выкатившиеся слёзы. Макс тяжело вздохнул, уголок его рта дёрнулся.

— Сюда, — объявил он, кладя руку на худенькое плечо Птицы. Девочка невольно напряглась, она очень не любила чужих прикосновений.

Макс с Линой стояли перед клетчатой шахтой грузового лифта. Он единственный из всех спускался в подвальное помещение. Макс нажал кнопку вызова. В это время ожила, потрескивая, рация:

— Звено четыре, говорит «восток-альфа». Звено четыре…

— Звено четыре слушает, — сказал Макс, приблизив микрофон к самим губам. Он говорил приглушённо, надеясь, что шумовой фон не позволит человеку на том конце распознать подмену.

— Где вы находитесь?

— На третьем.

— Какой сектор?

— Сектор «Б», — бросил наугад Макс.

— Поднимитесь на четвёртый и двигайтесь к западному крылу, навстречу остальным. Как поняли?

— Вас понял, — подтвердил Макс и отключился.

Он открыл дверь подъехавшей кабины, пропустил Птицу, приказав присесть, чтобы её не было видно, и нажал на нижнюю из кнопок. Лифт, содрогаясь, стал опускаться. Макс повернулся спиной, чтобы снаружи была видна лишь синяя форма.

— Ты откуда сама? — спросил он у сидящей на корточках Птицы.

— Из интерната.

— Он здесь, в городе?

— Нет, в Рыжеватово.

— А сюда как попала?

— Приехали два дяди и забрали с собой. Дядя Игорь и дядя Володя.

— Ты меня помнишь?

Птица кивнула:

— Да, я вас видела вчера. В том доме, куда меня привезли.

— Что они от тебя хотели?

— Я не знаю. Сказали, что побуду у них, а потом за мной приедет папа.

— Чего же ты убежала?

Птица нахмурилась.

— Я им не верю. Мой папа умер. Уже давно, ещё раньше мамы.

Макс повёл головой, словно ему стал тесен воротник.

— А что с тобой случилось в том доме?

Птица пожала плечами.

— Не помню. Шла по коридору, а потом открыла глаза уже в другой комнате.

— С тобой раньше такое случалось?

— Нет.

— А болело что-нибудь?

— Болело. Зуб.

— И больше ничего?

— Ну, ещё голова.

— И всё? А в больнице ты лежала?

— Нет.

— Никогда?

— Никогда.

Макс посмотрел на Птицу, пытаясь определить, говорит ли она правду. Девочка вполне могла скрывать свою болезнь, если, конечно, она у неё имелась.

— Давно ты в Рыжеватово?

— Давно, — подтвердила Птица, свято следуя заповеди не открывать о себе полной правды кому бы то ни было. — С самой смерти мамы.

— А когда она умерла?

— Не помню, я маленькая тогда была.

— Совсем маленькая?

— Совсем. Мне ещё и годика не было.