Кино между адом и раем

Но и для актеров большая драка в катастрофе третьего акта – лучшее, что можно придумать. Дайте актерам возможность действиями высказать все то, что они думают о своих персонажах.

Так что для всех лучше, чтобы катастрофа третьего акта развивалась на узкой площадке в центре зоны внимания драмы. Эта площадка как центр мишени.

Посмотрим, как это работает в многолюдном рассказе Чехова «Именины». Ольга Михайловна – привлекательная женщина на седьмом месяце беременности – и ее муж, красивый, умный, ироничный помещик, празднуют именины мужа Петра Дмитриевича.

Жизнь супругов опутана обыденными житейскими мелочами. Поначалу их и конфликтами не назовешь. Так, недоразумения, мелкая ревность, маленькие лжи. невыясненные претензии. Но мелочи, знакомые каждому, сплетаются в сплошную сеть. И как бы мимоходом слипается в единый ком все то, что будет молотом бить во втором и третьем акте, когда конфликт напряжется.

Первый акт многолюден, наряден, он наполнен множеством восхитительных деталей и наблюдений. В нем передана атмосфера душного преддождевого летнего дня. Мы полностью погружены в беззаботную жизнь, где все существует с полной естественностью. В голову не придет, что это не просто мастерски написанные картины жизни, а тщательно подготовленные позиции для взрыва во втором и катастрофы в третьем актах.

К концу первого акта у вас возникает полное ощущение, что вы просто провели праздничный день в богатой усадьбе на именинах хозяина. И хорошо понимаете усталость и воспаленную раздражительность Ольги Михайловны, спрятанную за приветливой маской хозяйки.

Второй акт. Супруги одни в полутемной спальне. Все гости остались в первом акте. Нет никого, кроме двух главных фигур конфликта. Первый же камушек увлекает за собой лавину. Не успеваем опомниться, как все охвачено огнем семейной ссоры. Она кажется бессмысленной, но мы уже хорошо понимаем мотивы поведения героев, мотивы каждого слова и жеста. Это сделал первый акт.

Ссора быстро достигает кульминации и как будто затихает внешне. Но на самом деле огонь загнан внутрь, он взорвется в катастрофе третьего акта.

Третий акт.

Начинаются схватки преждевременных родов. И все сконцентрировано на лице страдающей Ольги Михайловны. Муки преждевременных родов.

Выкидыш.

Мертвый ребенок.

Сама Ольга Михайловна между жизнью и смертью.

Муж в полном отчаянии.

Все катится в ад, пока не останавливается отчаянным стоном Петра Дмитриевича:

«Зачем не берегли мы нашего ребенка».

Не будем касаться гениального текста. Вглядимся в конструкцию. Вся необходимая информация получена нами в первом акте.

Второй акт превращает эту информацию в конфликт и развивает этот конфликт до максимума.

Третий акт превращает конфликт второго акта в катастрофу.

В фильмах попроще эта конструкция выглядит погрубее. Вы ее без труда обнаружите и в превосходном бестселлере «Крестный отец», и в классном триллере «Побег», и в любом профессиональном фильме, имеющем успех.

Но лучше еще раз обратиться к Чехову. В «Именинах» действие разворачивается в течение суток. В «Ионыче»

на 17 страницах – двадцать лет жизни главного героя. Конструкция та же.

Первый акт. Радостное начало. В провинциальный город приезжает молодой врач Дмитрий Ионыч Старцев. Он влюбляется в Катеньку Туркину, молодую пианистку. Мать Катеньки пишет романы, отец – хлебосольный и остроумный барин. Все полно какой-то надежды, обещает радость новизны, счастье бесхитростной провинциальной жизни. Это первый акт, в нем 11 страниц. Почти две трети – и практически вся информация. Дальше информация видоизменяется два раза: во втором и третьем акте.

Второй акт. Прошло четыре года. На 5 страницах показаны только ранее известные фигуры и факты. Но теперь маски сорваны, тайные пружины вскрыты. Хозяин-пустозвон, хозяйка-графоманка, дочь бездарно съездила в Москву и вернулась как побитая собака. Но и Старцев, оказывается, заряжен не юношеским идеализмом, а равнодушием и стяжательством. Как будто он уже и не способен на любовь и сочувствие. Какое странное превращение!

Третий акт доводит это превращение до конца. Разгадка дана резко, жестоко, страшно. Катастрофическое изменение Старцева закончено.

Конфликт человека с рутиной провинциальной жизни выявлен с лаконичностью и полнотой. Старцев съеден, переварен и превращен в монстра.

Если актер задумывает свой персонаж как роль с трехактным превращением, у него появляются дополнительные шансы выглядеть в любом ансамбле ярко. Его заметят и не забудут, потому что в роли появляется форма.