Кинжал мести

Софья сразу же согласилась с Елизаветой, что не только обрадовало, но и польстило: она, Елизавета, тоже что-то уже понимает в жизни. «Улавливая» князя Ратмирского, Елизавете не приходило в голову спросить в чем-либо совета Софьи. В отношениях с князем требовался не ум, а совсем другое – женская, чуткая интуиция. А в деле семейного устройства Софья с ее умом оставалась для Елизаветы неоспоримым авторитетом.

Да, в сложившихся обстоятельствах нужно постараться сделать так, чтобы Катерина вышла за Аглаева. Лучшей партии для нее не предвидится, им и не нужно ничего иного: они так любят друг друга… А разве есть на свете что-либо важнее любви… Да, маменька против, но ее нужно переубедить…

Она, Софья, тоже откажется от своей четверти Надеждина в пользу Катерины, и от своих десяти тысяч в банке. То, что князь согласен с отказом Елизаветы от ее четверти в Надеждино, это хорошо. О ходатайстве за Аглаева по статской службе Елизавета поторопилась. Это нужно бы просить при удобном случае.

И потом князь совершенно прав. Он порекомендует Аркадия, а тот не справится с должностью, как тогда князю? И он, князь, подразумевал совсем не порядочность Аглаева, а его способности к службе, а это совсем разное. Аглаев порядочен, честен и добр, но в должности хорош не всякий честный и порядочный человек.

Что же касается десятитысячного банковского билета самой Елизаветы, то передавать его Катерине нет возможности. Почему? Ах, ну вообрази себе, какие предстоят траты! И венчание, и переезд в Трилесино. Это Катерине можно венчаться в простом платье и запросто войти в дом Аглаева – они ровня. Елизавете же нужно стараться во всем не уронить себя.

Да, она почти бесприданница. Князь не получит за ней ни денег, ни деревни. Но нельзя, чтобы кто-то мог сказать, что князь взял ее в одной рубашке. Да и маменька не позволит, с ее-то гордостью. Поэтому и платье нужно с Кузнецкого моста, и все что с собою – тоже самое лучшее.

И потом – подарки. Старой княгини нет, но слугам придется дарить и всей дворне. Это обязательно, это век помнится. Как же: новая барыня – и на свадьбе ничего не подарила? Это уж неуважение заслужишь навсегда.

И потом, по слухам, в Трилесино все негласно определяет жена управляющего Стародубцева. Она не побоялась когда-то пойти против Троекурова, у которого состояла в гувернантках, она дама с характером, от нее в Трилесино многое зависит. Ей подарок нужен дорогой и со вкусом. И дети у Стародубцевых – старшая дочь уже невестится и трое младших. Дочки, это не сыновья, всем нужно дарить.

– И потом, – сказала Софья, – мы ведь после Москвы привыкли обходиться без горничной. Тебе в замужестве так нельзя. Это неприлично.

– Но в Трилесино, наверное, есть горничная.

– Тебе нужно иметь свою горничную. В Трилесино все чужие. И как еще к тебе отнесутся. У тебя должен быть хоть один свой, тебе преданный человек, это очень важно, когда ты совсем одна и кругом все чужие.

– Взять кого-нибудь из деревни?

– Придется купить. Или нанять опытную, толковую горничную. Лучше в Москве…

Да. Это верно. Софья права. Так что тут обойдешься ли десятитысячным билетом…

А она, Елизавета, и не подумала обо всем. Ах, Боже, как хорошо, что Софья так умна.

– С маменькой нужно поговорить не откладывая, – вслух сказала Елизавета.

– Да, откладывать некуда, – согласилась Софья.

– Только знаешь, мне думается, что Катерину надобно куда-нибудь отослать, и поговорить без нее.

– Правильно. Она будет раздражать маменьку.

Катерина уже несколько раз пыталась добиться согласия матери на брак с Аглаевым, но, несмотря на ответный упрек, что Холмская сама вышла замуж в ее годах, получала неизменный отказ. Разговор всегда заканчивался безмолвными слезами.

Безмолвные девичьи и женские слезы оружие самое остроранящее. Холмская-мать чувствовала и свою неправоту, и свою какую-то вину. Катерина любит Аглаева, любима им. Что же мешает их счастью? Только необеспеченность… Какая же в этом их вина? Ну а в чем виновата она сама – в том, что у нее всего одна деревенька…

Кто же обеспечит детей, как не родители? Аглаев ведь тоже со своей одной, толком недосмотренной деревенькой. Вправе ли она, как мать, отдавать такому жениху свою дочь? Тогда уж лучше пусть остается при матери, в родном Надеждине…

Ну да как же, она влюблена… А ты подумай прежде головой… И не намекай, что, мол, маменька сама вышла за Холмского в таких же годах… Холмский – это не Аглаев. За Холмским любая из уездных барышень полетела бы на край света… И ничего, право, страшного в том, что останешься пока при матери, в свои шестнадцать-то еще только лет…

А Аглаев, если он уж так пламенно влюблен, пусть постарается обеспечить семейную жизнь, вместо того чтобы писать свои стихи. Да, одна деревенька, так пусть идет по статской службе, при хорошем жалованье можно прожить и с одной деревенькой.