Кир

Потом, когда его сняли с креста и, как какой-то мешок с костями, выкинули в мутные воды Москва-реки, я впал в жесточайшую апатию и потерял желание жить.

Создатель, увы, обошел меня, не наделил счастливым даром писателя, и даже сейчас, спустя годы, я с трудом нахожу слова для описания тогдашнего моего состояния.

Если я скажу, что мной овладело чувство бесконечной тоски, или беспредельного отчаяния, или удушающей пустоты, или непреодолимой усталости – эти слова лишь в ничтожной степени способны отразить ту бездну, в которой я оказался.

На Суматре (где я никогда не бывал) любой человек, приходящий в мир, сравнивается с сосудом, полным желаний.

И любой из людей расходует свое содержимое – как ему заблагорассудится.

Конец всех желаний именуется смертью.

То есть внешне при этом ты можешь казаться живым и даже как-то функционировать, но фактически ты – мертв…

В четырнадцать лет я фактически умер!

Образно говоря, мой сосуд опустел, и ничто более на свете меня не удерживало – кроме гвоздей…

Будь то в моих силах – я бы уже тогда покинул эту юдоль заблуждений и страданий.

Умри я тогда на кресте, я бы избежал самого страшного, что может случиться с человеком…

Возможный читатель моих признаний, пожалуй, решит, будто самое страшное в жизни – это закончить свой путь на кресте.

Однако же, опережая рассказ, замечу: в будущем меня ожидало кое-что пострашней…

Время шло, а я между тем оставался живым – вопреки всякому разумному пониманию.

Пространство вокруг столба стихийно, как вешнее поле сорняком, заросло самодельными торговыми шалашами, рюмочными, шашлычными, пельменными, парикмахерскими и прочими заведениями ярмарочного толка.

Чуть дальше, под сенью Кремлевской стены расположились: походная баня, передвижной публичный дом, цирк-шапито с дрессированными слонами, тир для стрельбы из мелкокалиберной винтовки и тотализатор.

Помимо лоточников, шулеров, торговцев краденым, гадалок, фокусников и проституток, внизу подо мной постоянно толклись благообразные служители различных религиозных культов, юродивые, туристы, корреспонденты газет, художники-передвижники и представители Красного Креста.

Меня бесконечно донимали вопросами о моем самочувствии (я не знал, что ответить!), рисовали с натуры, снимали для кино, на моем фоне проводили свадебные мероприятия и фотографировались.

Толпы зевак под моим столбом горячо обсуждали и спорили, сколько я так еще протяну.

Мне предрекали летальный исход, и то, что я выжил, подтверждает тринадцатый постулат Платона, гласящий, что нам не дано знать того, о чем знать не дано!..

43

Затрудняюсь сказать, когда я перестал ощущать боль и впал в состояние прострации: на второй, десятый или сотый день.

Но однако же на второй, десятый или сотый день мне послышался голос, блаженством наполнивший все мое существо.

– Бедный Кир… – с невероятным сочувствием произнес голос.

Я скосил глаза и обнаружил большого белоснежного ворона, мирно восседавшего на моем плече.

В нежно-розовом клюве он цепко держал ломтик сыра и смотрел на меня без опаски; даже, сказал бы, с предельной доброжелательностью.

То явно был ворон, но белый – что меня, собственно, и удивило.

– Ну да, про меня говорят, что я – единственный в своем роде! – спокойно ответствовал ворон, без тени зазнайства.

Как сейчас помню, меня восхитил голос птицы: высокий и низкий одновременно, а также прекрасное, без вульгаризмов, произнесение русской речи.

Говорить из-за сухости губ я не мог – но все же я мыслил, чего для моего неожиданного гостя, судя по всему, было достаточно.

– Когда есть что сказать, – произнес он серьезно, – можно и помолчать.

В самом деле, по всем внешним признакам, птица молчала (сыр в клюве

!) – а я ее слышал.

– Мыслишь – значит, существуешь! – коротко пояснил ворон, минуя нюансы.

«Cogito… ergo… sum…» – мысленно повторил я, но уже по-латыни, знаменитое изречение пытливого французского философа Рене Декарта.

– Да, верно, Рене! – неожиданно оживился ворон, будто получил весточку от старого друга или родственника, которого он давно не видел.

Я вдруг удивился неточности перевода гениальной фразы Декарта на русский язык: по-латыни, насколько я помнил, звучало: мыслю – значит, живу, а не существую; существовать, в конце-то концов, можно по-разному!

– Вот именно, не всякое существование – жизнь! – с радостью подхватил ворон. – Можно осмысленно присутствовать на этой земле, а можно влачить жалкое существование и прозябать без цели и смысла, уныло и пошло! Прав был Сократ, говоря: вообще бытие иллюзорно, и только присутствие мысли хоть как-то его оживляет!

Выходит, подумалось мне, многие беды на свете происходят от неточности перевода…

– Было время, – заметил мой гость, – когда люди общались без перевода и не путали бытие, извините, с существованием!

Так, неспешно общаясь, мы с ним дошли до Вавилонских событий, положивших начало нашему нынешнему кошмару.