Кирилл и Мефодий

— Прошу великого князя-отца Бориса-Михаила не забивать в землю росток жизни. Человек создан не только из зла, в нем заложено и добро, потому что он — творение божье... Прошу великого князя-отца не отнимать жизни, а лишить сына глаз, которые не узрели небесного света. Он жил во тьме, пусть навеки останется во тьме и прозреет истину божью своей душой.

Архиепископ вернулся на место, и снова кавхан сделал шаг вперед:

— Кто согласен со святым словом архиепископа Иосифа, нашего святого владыки, пусть трижды ударит мечом по камню...

Звон мечей по каменному пастилу двора заставил Расате стряхнуть с себя страх. Все же ему оставили жизнь. Он поднял голову, черные брови-жуки раздвинулись, и две мутные слезы скатились из-под век. Борис заметил их, сердце его радостно застучало и сразу же сжалось и утихло. Палачи спустились с помоста и повели сына босиком к огнищу, где два оборванных крепостных крестьянина раздували кожаные мехи. Послышался протяжный вопль, запахло горелым, и все стихло.

И снова Борис-Михаил вышел вперед.

— Возвожу на престол великого князя сына моего Симеона и желаю ему во имя бога управлять вверенным ему государством и народом и жить сто лет!

Архиепископ Иосиф возложил венец на голову Симеона, перекрестил его три раза, а отец-монах вручил ему княжеские знаки отличия. Слуги накинули Симеону на плечи красный плащ, обули в красные княжеские сапоги, и все увидели, как черноризец вдруг вырос на целую голову. Симеон подошел, поцеловал крест, поднесенный архиепископом, и поклялся управлять княжеством справедливо во имя всевышнего.

Теперь сын стал первым человеком государства, а отец отступил в его тень. Симеон развернул багряно-золотой пергамент и прочитал первые указы:

— Я, Симеон, божьей волей великий князь всех болгар, объявляю богохранимый и пресвятой город великий Преслав своей столицей!

Приказываю отныне везде в моем царстве писать азбукой, сотворенной божьими посланниками и святыми просветителями славян Константином-Кириллом, названным Философом из-за его обширных знаний, и его братом Meфодием. Языком моего народа, на котором будет проповедоваться божье слово, утверждаю благозвучный язык славяно-болгар моего государства. Его первым епископом я провозглашаю великого и святого ученика преславных первоучителей, неутомимого сеятеля божьего слова в нижних землях пресвятого и преподобного Климента!

Я, именем всевышнего великий князь болгар Симеон.

Симеон свернул пергамент и трижды перекрестился. И никто не заметил слез другого человека — они текли по морщинистым щекам Климента на губы, которые шептали:

— Учитель мудрости и учитель дела — где вы, учители мои? Услышьте голос вашего бессмертия! Лето восемьсот девяносто третье — лето великого вашего воскресения. Укрепите руку мою, пресвятые отцы, чтобы мог я сеять семена знания в душе моего и вашего народа!..

АЗБУЧНЫЕ ИСТИНЫ

Отличие предисловия от послесловия состоит, главный образом, в том, что если первое представляет собой некий монолог, подготавливающий, вводящий читателя в мир книги, то второе — диалог с читателем. А диалог, бесспорно, более демократичен, возможность критика навязать тому, кто уже знаком с произведением, свою точку зрения уменьшается. Критик и читатель уравниваются в своих правах, они беседуют, вспоминают. Потому-то и хочется, чтобы, оторвав взгляд от последнего слова романа, слова великого: народ, читатель продолжил работу, поразмышлял, задумался. Солунские братья того стоят. Их жизненный, человеческий подвиг — создание и внедрение первой славянской письменности — отмечен не только причислением и лику святых христианской церкви. Этот подвиг обессмертил имена Кирилла и Мефодия в тысячелетней памяти народов, которые возвели братьев в ранг куда более высокий, в ранг просветителей, Прометеев.

Что это такое — создать азбуку? Что необходимо для этого? Конечно, безмерная любовь к народу, причастность к которому, как бы ни сложилась последующая жизнь, ощущаешь всей душой, язык которого впитал вместе с молоком матери… Затем — знания. Огромные, на уровне века. Это означало, что братья должны были одолеть — и одолели! — премудрость школ и академий, бесчисленных фолиантов на разных языках мира. Яблоко славяно-болгарской письменности, таким образом, созрело на древе мировой культуры, явилось плодом таким же естественным, как все другие, созревшие до него; оно не могло не явиться, запрограмированное, говоря языком современным, в клетках этого великого древа генетически.

Поиск внешнего, графического богатства родной речи — труд немыслимо сложный. Звуки необходимо было облечь в форму, дотоле не существовавшую вовсе или существовавшую в иной греческой ипостаси. Тысячу с лишним лет назад это казалось актом творения.