Кирза и лира

Песня звучит бодро и довольно стройно. Она привлекает внимание почти всего зала, и вот, уже мощно, звучит сводный мужской хор:

Пусть он вспомнит девушку простую,Пусть услышит, как она поет,Пусть он землю бережет родную,А любовь Катюша сбережет.Рас-цве-та-ли…

Закончив эту песню, без перерыва играю вступление абсолютно всем знакомой песни «Подмосковные вечера»:

Не слышны в саду даже шорохи,Все здесь замерло до утра…

— А-а!.. Ооо!..

Зал перестал пьяно суетиться, дружно и с удовольствием подхватывает.

Если б знали вы, как мне дорогиПодмосковные вечера!..

Теперь можно и поплясать. Разворачиваю вступление к матросскому танцу «Яблочко». О-о! Ууу!.. Восторженно взвывает зал — в точку попал. С внутренней стороны стола посыпались на пол стулья. Слышны бодрые выкрики, притопывания, с азартом хлопки в ладоши.

Эх, яб-лоч-ко, да ку-да…

В свободную середину зала, приплясывая, начали выскакивать любители танца в присядку. Смешно прыгая, пританцовывая, военные и гражданские пустились в пляс. Хлопая ладонями по груди, бедрам, по голенищам сапог, качаются, заваливаются, теряют равновесие. Я незаметно увеличиваю темп, постепенно убыстряю, разгоняю пляску… Довожу её до максимально возможного предела. Получилось всё очень весело и задорно. Причем, все танцующие старались плясать на полном серьез. Даже внешне расстроились, что музыка вдруг кончилась.

— А чё, всё что-ли? А?.. Ухх-фухх…

— Фухх-хухх… Эй, музыкант, ты чё там, уснул?

— Не спи. Ещё давай!

Ах вы, так! Хорошо! Не даю им расслабиться, медленно начинаю «Цыганочку» с «выходом».

«Оп!.. Оп!..»

Музыка упала в зал, как бальзам на сердце.

«Оп, ца-ца-ца! Оп, ца-ца-ца!..»

«Танцоры», заслышав мелодию, мгновенно уморительно скорчив мины — кто с нарочито равнодушным лицом, кто с ужимками женского высокомерия, превосходства и недоступности, кто с еле сдерживаемой рвущейся энергией, заигрывая, запрокидывая головы, раскинув руки в стороны, затрясли растопыренными пальцами рук, смешно выделывая коленца, ухарски пошли по кругу.

«Эх, ма-а!» «Оп, оп, оп, оп!..»

Входят в образ — кто страстный ревнивый цыган, кто ветреная юная обольстительница…

«Оп, оп, оп, оп!..»

Крутятся вокруг обольстительниц, обхаживают их, жеманничают. Трясут плечами, фалдами галифе, хлопают руками по голенищам и пяткам сапог, пытаются бить чечетку, выплясывают, вертятся, потеют — жарко!

Зрители, за внешним кольцом встав, пьяно улыбаясь, восторженно хлопают в ладоши, азартно вскрикивают в такт музыки, подбадривают, пританцовывают, приседают на месте. Топот в зале стоит неимоверный. Танцоры и зрители, яростно припечатывают сапогами, не жалея ни ног, ни пола.

«Опа-на, опа-на, опа-на!..»

Кто-то, за внешней стороной стола, не выдержав танцевального угара, нырнул под стол, пополз к пляшущим. Не рассчитав, чуть раньше вынырнув, приподнимая, резко потянул за собой стол. Полетели фужеры, бутылки, загремели вазы, покатились яблоки, посыпалась на пол посуда. Офицер, отмахиваясь от навязчивой скатерти — пошла, пошла! — вскочил с четверенек, заплясал в круге, задергался в танцевальном экстазе.

«Опа, опа, опа, опа!..»

— Эх, ма! Эх, ма! Наливай! Налива-ай!..

В зале и в танцевальном круге в одном полупьяном кураже перемешались представители всех родов войск, званий, возрастов, должностей, характеров — все, все…

— Эх, эх, оп, оп!..

— Опа-на, опа-на!..

Неожиданно для всех музыка оборвалась, закончилась.

— О-о-о!.. У-ух!.. Фф-ф-фу… Ху-ух-х…

Тяжело дыша, еще крутясь на месте, танцоры замедляют движение, останавливаются. С трудом отдуваясь, ищут глазами музыканта… где он, этот… магнитофон? Слышу выкрики: «Молодец, музыкант! Ну, погонял нас». «Ф-Фу! Ох-х, сердце… Ох, сейчас лопнет». «Молодец! Давно так не… не… Ух-х!» Часть танцоров, кто нашел меня глазами, полезли через стол жать мне руку. Хотели обнять, похлопать по спине. Хорошо стол не дал — широким оказался, да мой сосед справа защитил. Раздавили бы в миг, и меня, и баян.

Шумно и с грохотом рассаживались… перепутав прежние места, растеряв своих бывших соседей. Всё перемешалось… Теперь, впрочем, это и не важно! Сквозь общий шум послышались призывные крики «наливай». Все потянулись к бутылкам, рюмкам, закускам…

Потом мы ещё пели.

Снова пили… Но уже больше не плясали.

Все заметно устали.

В таком состоянии лучше плясать сидя, так легче и лучше получается. Только, от этого, правда, посуда со стола летит, и соседи обижаются, попав, невзначай, под горячие руки, в «сектор обстрела». Обо мне уже и забыли, вокруг повисли громкие междусобойные споры-разговоры. В какой-то момент, я и не заметил, ко мне подошел наш начальник Политотдела, полковник Соболев.