Кирза и лира

Так вот, той — малюсенькой флейте, с полтора карандаша которая, спирт вообще не дадут, даже губы помазать. В крайнем случае, если только нюхнуть — ну это пожалуйста, это не жалко — закусывай рукавом. А вот тубе-бас, например, можно! Ей по уставу положено. Если, повторяю, старшина оркестра у вас хороший. Причем, главное — мы помним — не губы помочить, а в клапана залить. А там, клапанов, в тубе той, ёшь её в корень, целых аж три, и каждый в полстакана… Ну, может я преувеличил чуток, наверное меньше. Конечно, меньше. Но всё равно, если хороший старшина, то хватает и клапанам, и тому, кто этими клапанами ворочает. И тогда, глядя на промёрзшего флейтиста, который только нюхнул, в смысле пикколо, — басист, который туба, и все остальные железные дудки, чувствуют себя нормально, если не сказать превосходно. Даже слегка так философски и чуть высокомерно, ни холода уже себе не замечают, ни веса своего большого инструмента. «Ха! И совсем не тяжелый. Ну-ка, на, срочник, подержи-ка. Ты что, замерз, что ли?»

Обычно репетиция на аэродроме длится до тех пор, пока заместитель командующего парадом — сам-то командующий до самого последнего дня манкирует этим холодным рутинным мероприятием, холит и бережет себя — в перерывах, не выпьет весь свой термос с крепким кофе, подогретым запашистым армянским коньячком. А вы как думали? Не железный же человек, если присмотреться, тоже мерзнет, как и мы все! Когда термос пустеет, он, собрав командиров парадных колонн, ставит судьбоносную для всех, начальственную свою оценку по-школьной пятибалльной системе:

— Сегодня уже лучше, товарищи офицеры. Много лучше. Сегодня ставлю всем «три» с «плюсом». Вчера было «три» с «минусом», сегодня уже с «плюсом».

Благодарственно оглядев их, делает ещё какое-нибудь строгое напутственное замечание по поводу: сапог, например, которые должны быть при движении ещё выше, подбородков чтоб строго на одном уровне, по линейке, безукоризненного равнения в коробках, и, тик в так, в установленных чтоб интервалах… Что означает: на сегодня отбой, до свидания, всем до связи. Командиры, радостно козырнув, поворачиваются, и неуклюже — ну холодно же, ёп-пэ-рэ-сэ-тэ, окоченели! — бегут к своим расчетам. Затем уже вместе с солдатами, также пингвинами, бегут к своим машинам. Разобравшись по насквозь промёрзшим, даже под тентами, кузовам грузовиков — всю дорогу отбивая ногами и зубами громкую холодную чечетку — быстренько едут в свои полки отогреваться и спать. На сегодня отмучались! Ну и хорошо! Всем полный, этот — отбой! До завтра.

Это Армия!..

Армия… Армия!

49. Этюды из закулисной… службы

Наш ансамбль песни и пляски опять готовит новую программу, теперь уже к ноябрьским праздникам. С творческими муками старшина Великжанов в очередной раз подобрал и согласовал в Политотделе новый концертный репертуар — для всех. И Генка Иванов тоже новую программу репетирует.

С фокусами у него нет проблем. Правда неизвестно откуда он их берет, но их у него, как тех пушистых кроликов в шляпе — полным полно. Беда только с реквизитом. Его ведь нужно как-то разработать, что-то где-то закупить. Потом, точить на каких-то станках, потом собирать, клеить, раскрашивать, и так далее. Всё, конечно, сложно, хотя внешне выглядит просто и красиво. Генка, тот молодец, он, зная, что в Политотделе его любят, окончательно добив своими проблемами старшину оркестра, сам ходил в Политотдел. Выпрашивал какие-то деньги — мелочь, в общем. Канючил разные увольнительные: то в универмаг, то на завод, в токарный цех, например, или еще куда. Попутно уничтожал «хотенчиков». На официальном языке это звучало просто и незатейливо: давал консультации в женских общежитиях мединститута, техникуме связи, и других — если успевал — по вопросам развития художественной самодеятельности вообще, фокусам и пантомимы в частности. Очень, говорят, было там у него всё успешно, очень! Р-раз так и в койку. Мы это — молодые мужики — очень хорошо понимаем, знаем, сильно завидуем Генкиным «педагогическим» успехам. Сами бы не прочь, но, Генка всех обскакал: талант, он, как говорится, во всём талант. Конечно, добивался Генка своего, и номер, как и вся его программа, с большим трудом, но успешно продвигались.

Трудности у Генки были только с пантомимой. Не потому, что были сложности с пластикой, тут у него тоже все было в порядке, а потому, что создать пантомиму обязательно нужно было с сюжетом на политическую тему. Политическая сатира в его пластическом творчестве была всенепременной и обязательной. С этим Генка мучился. Часами просиживал в полковой библиотеке, листал журналы, что-то бубнил, читая, корчил рожи, двигал руками, дергал корпусом. Со стороны производил впечатление или сумасшедшего, или паралитика. На самом деле, таким вот образом он примерял, подгонял сюжет под пластическое выражение. В этом у них, у «мимов», своя, особенная какая-то «кухня».