– Я знаю, мам, – неожиданно легко и с горечью согласилась она, – знаю.
Соня затаилась в нерешительности, перед тем как снова спросить. Видела, что Юле хочется поговорить о парне, но она боится собственной откровенности. Первые сильные чувства клубились в ней искрящейся шаровой молнией, светились в глазах, таились в уголках губ и прорывались в нервических жестах.
– Юль?
– Что?
– Какой он?
– Игнат? – Юля перевела рассеянный взгляд на стену. – Сначала думала, что он классический ботаник, еще и в очках, прикинь? Обычно меня от подобных типов тошнит. Весь такой, как геометрия: параллельно-перпендикулярный. Я его задирала. В январе на допах украла у него очки, так мы и познакомились в принципе. А он вообще не ботаник, умный, конечно, писец просто. Но такой… не как все, а взгляд, словно росой умывается. Давай, смейся, сама в шоке от сравнения. Но оно ему подходит. А еще он сам меня поцеловал. Первый. Меня, мам? Я всех первая целовала, парни меня в основном опасаются, я ведь и правда могу влепить, а он сам поцеловал и сказал, что он в меня влюбился с первого взгляда. Я его, конечно, послала тогда. Но, блин, приятно.
Соня застыла, боясь спугнуть редкий миг откровенности, смотрела на Юлю как на тлеющий огонек свечи, только бы не вздохнуть и не потушить. В смоляных волосах дочки запутались янтарные ленты – следы материнской ласки, а на щеках горели коралловые пятнышки. Может, Юля в январе и послала Игната, но сегодня позволила поцеловать.
Соня перевела взгляд на гитару в кресле.
– Он играет?
– На гитаре? Нет. На ней он не умеет, – Юля воздела палец вверх, – круче бери, он играет на саксофоне. Завтра будет выступать, кстати.
– Ого.
– Вот и ого. Я до сих пор огокаю.
Юля потянулась к телефону, Соня поняла, что разговор окончен, и нехотя встала.
– Спокойной ночи, – наклонившись, чмокнула дочку в макушку, – не забудь зубы почистить.
– Да, мам, – с привычным раздражением откликнулась Юля.
Соня вышла из комнаты, заглянула к Тимуру. Он уже спал, свернувшись плотным калачиком. Она поцеловала его в лоб, неосознанно проверив температуру, и выключила настольную лампу.
Выйдя в коридор, нащупала в кармане мобильный, но не достала его, хотя еще в спальне Юли он тренькнул сообщением. Соня включила свет на кухне, заварила чай и, укутавшись в плед, устроилась в кресле-качалке. Наконец-то все разбрелись и освободили вожделенное место. Только теперь она достала телефон и мечтательно улыбнулась. За месяцы переписки поняла, что Марк ложится поздно, а порой почти под утро. Если у них завязывалась длительная беседа, то почти всегда это случалось вечером или ночью. Днем он чаще всего присылал короткие ролики. Судя по тем, что отправлял на неделе, сейчас он снова вернулся в Железноводск. Озвучив место жительства, наконец-то похвастался своим домом. Не скрывая удовольствия и гордости, прошёлся по комнатам, попутно рассказывая, что сделал или переделал сам. Под ногами то и дело путались его питомцы, Генри Купер лез ласкаться и даже лизнул экран.
Соня несколько раз пересматривала эту запись, пытаясь представить, как живет Марк – один, за пределами города, почти в лесу, причем, благодаря стеклянной стене, казалось, чащоба начинается прямо в его гостиной. Марк виртуально провел Соню по просторному дому из тёмного дерева и стекла, со странной планировкой и скошенной крышей. На первом этаже расположился большой каменный камин, закопчённый и нарочно грубо сработанный, а веранда выходила прямо к озеру. Соня сразу же подумала, что для детей дом Марка неудобный и опасный, такое логово себе может позволить лишь закоренелый холостяк.
Сделав глоток чая, Соня открыла сегодняшнюю переписку и увидела фото. На нем обнаружилась она сама времен одиннадцатого класса. В ярко-алом пальто, расстёгнутом так, чтобы виднелось короткое платье и высокие сапоги. Смотрелось это излишне вульгарно. Соня стояла полубоком на площадке, открывающей вид на море. Яркая, тонкая и вызывающая.
Соня набрала ответ.
Марк ответил сразу же, будто ждал.
Соня снова внимательно посмотрела на фотографию.