Китай-город

Палтусов пошел в фойе и наткнулся на Пирожкова. Иван Алексеевич ходил, не снимая своей цилиндрической шляпы.

— Не то, — сказал ему Пирожков. — Хоть не ходи в Малый театр.

— Может, мы сами не те?

— У кого был талант, те изленились, а новые из рук вон плохи…

— А Тасю давно видели? — спросил Палтусов.

— Да она здесь! Я с ней в купонах обретаюсь, пожалуйте.

— Не посмотрела на траур свой?

— Что ж траур? Страсть у нее… В последней пьесе ing'enue какая-то новая.

Пирожков взял Палтусова под руку и отвел за колонны.

— Спасибо, спасибо вам, дружище, — заговорил он, ласково глядя на Палтусова.

— А что?

— Да вот за эту девицу… Она мне все рассказала.

— Это пустяки.

— Однако вы, я говорю, сложная натура. И купцов изловлять мастер, и позывы у вас хорошие.

— А вы вот что, — перебил его Палтусов. — Пойдемте-ка к этой самой девице.

Он рассказал приятелю, какой разговор он имел со Станицыной.

Тот одобрил план.

Они поднялись в коридор.

Пирожков вошел в одну из дверок и показался оттуда минуту спустя, ведя за руку Тасю.

В черном суконном платье с узкими рукавами и отложным воротником, похуделая в лице, Тася смотрела совсем девочкой и, подойдя ближе к нему, сказала тихо:

— Вы на меня не дуетесь, Андрюша? — Она теперь так его звала.

— За что?

— А вот, что я в театре.

Палтусов пожал ей руку.

— Что я за цензор нравов?

— Так захотелось, так захотелось видеть эту дебютантку!

Оба приятеля решили, что страсть к сцене у ней — неисправимая. Палтусов предложил ей тут же познакомиться с Станицыной и прибавил — почему.

Тася немного призадумалась, но тотчас же взяла Палтусова за руку и пожала.

— Вы славный! Я думала, вы другой! Хорошо… Это самое лучшее. Ведите меня к вашей купчихе.

— В следующий антракт сойдите в фойе, а я ее приведу.

— Мне еще и потому полезно будет, — соображала вслух Тася, — я увижу там типы молодых купчих. Это нужно изучить.

— Ненасытная! — рассмеялся Пирожков.

— Да, это правда, — созналась Тася, — что только театральное, все это мне надо знать, жадность ужасная!

Тася увидела, что занавес поднимается, и бросилась в свою ложу.

XVI

Анне Серафимовне понравилась "генеральская дочка", так она назвала про себя Тасю. Она просила ее приехать посидеть запросто. Она не стала говорить ей тут же о месте чтицы или компаньонки. Ее такт не ускользнул от Палтусова. Когда она вернулась, Любаша, ходившая также в фойе вместе с Рубцовым, сейчас же спросила:

— Это что за девчурочка в черном?

— Родственница Андрея Дмитриевича Палтусова. Славная, кажется, девушка.

— Что же это она в сукне-то?

— Мать у ней умерла.

— Видно, не очень убивается.

— Ах, Люба, — остановила Анна Серафимовна, — до всего-то тебе дело!

— Она ничего… Должно быть, из оголтелых?

— А вам что? — вступился Рубцов. Он видел Тасю.

— Я люблю, когда с них фанаберию сбивают, — продолжала задорно Любаша.

— С кого? — спросил Рубцов.

— Да с дворянской дряни.

— Люба! — удержала опять Анна Серафимовна.

Люба поглядела на Рубцова, скосившего на особый лад губы, и почувствовала какую-то новую неловкость в его присутствии. Он был недоволен, но это-то и подзадоривало ее.

— Это господин Палтусов? — тихо спросил Рубцов Анну Серафимовну.

— Да…

Она хотела узнать: как он ему понравился, но побоялась резкого отзыва.

— Ловкий, по видимости, человек, — заметил Рубцов как бы про себя.

— Думаете, ловкий? — спросила она. — Вот, однако, не об одном себе хлопочет!

— Ну, это еще не Бог знает что… Родственницу пристроить…

— После, — остановила его Анна Серафимовна, указав на поднимающийся занавес.

Ей был неприятен тон Рубцова. И он сегодня недалеко ушел от Любы. Что у них, — а еще молодые люди, — за замашка: ко всему относиться с недоверием, с злобностью какой-то!

Она в течение акта раза два поглядела в сторону Палтусова. В антракте он издали раскланялся и уехал до конца пьесы. Он ей сказал наверху, что будет завтра в концерте. И ей показалось, как будто он желает говорить с ней о своих отношениях к Нетовой. Зачем это? Правда, она слышала разные вещи. Она им не верит.

Однако это ее все-таки тронуло. Значит, он дорожит ее мнением. А она думала, что он и знать ее не хочет. У него есть что-то и в голосе, и в движениях, и в словах, что ей особенно нравится.

— Тетя, — Любаша толкнула ее под бок, — вы куда-то мечтами унеслись.

— Ах, это ты?

— Право, унеслись… все этот душка штатский вас в такую мерехлюдию привел.

— Пустяки какие ты все говоришь, — сказала Анна Серафимовна и отвернула голову.

— Умен очень? — спросил ее Рубцов пять минут спустя.

— Вы про кого?

— Да все про вашего ловкача.

— Не зовите его так.

— Ну, не буду.

— Вы спрашиваете, умен ли? Вот как-нибудь, если у меня встретитесь, — поэкзаменуйте его.

— Нам где же-с!

Рубцов решительно не нравился ей в этот вечер. Она хотела пригласить его напиться чаю после театра, но не сделает этого. С ним она могла обо всем толковать: и о делах, и о своем душевном настроении, но о Палтусове разговор не пойдет; пускай они познакомятся. Да вряд ли сойдутся. Сеня горд, в людей не верит, барчонков не любит.