Из непосредственных документов мы знаем о классах людей образованных и об имперской знати. Образованные и чиновные люди занимали в имперском Китае то же место, что и феодальная знать в удельном Китае. Она известна только по тем сведениям, которые было угодно нам сообщить людьми образованными. Но они прибегали к традиционным выражениям, чтобы рассказать о знати. Они их истолковывали на свой лад. Однако же их все-таки можно уяснить и понять, какой смысл вкладывался в эти формулы самой феодальной знатью. Таким же образом можно действовать, нисходя от императора к удельному феодалу. Но в этом случае переход от одной формулировки к другой более непосредствен. С помощью такого непрерывного продвижения можно в конце концов проникнуть очень далеко и под чрезвычайно архаичными формами увидеть, какой некогда была власть государя. Эта власть определяется формулами, в которых заключено поистине мифологическое начало. Иной раз их можно сблизить с родственными обрядовыми жестами: их совокупность позволяет выявить верования и даже непосредственные обстоятельства, сделавшие возможным возникновение княжеств и личной власти. С другой стороны, иные темы, главным образом поэтические, позволяют описать деревенскую среду, где сложились некоторые из важнейших верований и где находится основание как власти, присущей политическому вождю, так и власти, присущей главе семьи. Таким-то путем, с помощью средства, которое заключается в соотнесении с правильно определенными социальными слоями рубрик и выражений, в которых запечатлены китайские верования, удается очертить в политическом и семейном порядке двоякое параллельное развитие, которое объясняет вызревание конституционного и частного права.
Если описанные с помощью взятых у древней традиции формул общественные слои могут быть правильно расположены друг над другом, то это бесспорно и очевидно только потому, что в китайском обществе руководящая роль последовательно переходила от одного слоя к другому. Та же самая мысль высказывается, когда говорится, что знать империи стала наследницей феодальной знати или ее сменила. Такое утверждение отнюдь не предполагает, что феодальная знать исчезла, как только знать империи стала играть аналогичную ей роль в жизни нации. Есть шансы, что при династии Хань в Китае оставались объединения феодального типа. И напротив, возможно, что до наступления имперской эпохи в Китае существовала отличная от феодальной знати разновидность аристократии, члены которой больше напоминали чиновников, чем вассалов. Во всяком случае, определенно можно сказать, что в эпоху, изображенную в «Чунь цю» и даже позже, крестьянские нравы оставались примерно такими же, как во времена, когда в деревенских общинах, представлявших наиболее активную часть китайского общества, вырабатывались представления, которые основатели княжеств должны были позаимствовать и преобразовать в момент совершения революции, из которой вырос феодальный Китай. Но тогда руководящая роль и творческая активность перешли к вождям и их верным соратникам. Поэтому мы изучим различные круги, в которых происходило формирование китайской цивилизации, в тот момент, когда им принадлежала творческая роль. И нас больше будет заботить судьба их творений, чем их собственная судьба. Можно было бы по праву оправдать данный метод. Но достаточно дать почувствовать, что он и на самом деле неизбежен. Не существует иного средства определить различные общественные слои, как только рассмотрев верования или технические приемы, которыми они обогатили эту цивилизацию.
Ясно, что развитие в том виде, в каком оно поддается описанию, приобретает вневременной характер, ибо в нем ничто не начинается и ничто не завершается к определенной дате. Оно также начинает выглядеть схематично, поскольку ничто не позволяет выявить его особенности в деталях и сказать, были ли у него приливы и отливы и, если здесь они происходили быстро, а там медленно, какой была причина, которая в том или ином крае замедляла или ускоряла развитие.