Китайские истории

— Жил в восьмом веке замечательный китайский поэт Бо Цзюй-И…

За столом воцарилось испуганное молчание.

Так случилось, что перед самым отъездом в Китай мне на глаза попалась книжка китайской классической поэзии. Я взял её с собой и читал в самолёте, наслаждаясь древней восточной мудростью. Особенно мне понравилось стихотворение Бо Цзюй-И под названием “Спрашиваю у друга”. Поэт рассказывает о том, как он посадил орхидею, но вместе с нею взошла полынь.

Неокрепшие корни сплелись так, что вместе растут.Вот и стебли, и листья уже появились на свет.И душистые стебли, и листья зловонной травы

С каждым днём, набирают всё больше сил.Мне бы выполоть зелье — орхидею боюсь задеть,Мне б полить орхидею — напоить я боюсь полынь.

Меня восхитила эта горько-ароматная символика сплетения орхидеи и полыни, прекрасного и гадкого, добра и зла, которые невозможно разъединить. Я увидел в этом образ сегодняшнего Китая, в котором переплетаются изумительная древняя культура и омерзительная нынешняя идеология.

Разумеется, я не собирался делиться этими порочными мыслями со своими китайскими товарищами. Я вообще не знаю, чем я собирался закончить свой тост. Просто мне очень хотелось поразить воображение товарищей знанием их древней культуры. И вот, я радостно объявил, что жил, дескать, на свете китайский поэт Бо Цзюй-И, и услышал в ответ зловещую тишину. И переводчик Шао Чжан, хитрый политикан, тоже молчит, как в рот воды набрал.

За время пребывания в Китае я научился тонко чувствовать незримые волны политического настроя моих хозяев. Я уловил мгновенно возникшую настороженность, граничащую с тревогой. Явно старик Бо Цзюй-И был у них не в почёте. Уж кто его знает, чем он провинился. Может, тем, что печатается на Западе. А может, тем, что жил слишком давно, и потому неясно, как он отнёсся бы к великим социалистическим свершениям. В общем, неважного я выбрал себе героя.

Но деваться некуда, я продолжаю с надрывом:

— Этот замечательный китайский поэт написал замечательное стихотворение о том, как он посадил замечательную орхидею, но вместе с ней взошла полынь.

Переводчик молчит, только недобро косит своим китайским глазом. Я говорю:

— Чего молчишь? Давай переводи.

Он отвечает по-английски:

— Какое это имеет отношение к дружбе и сотрудничеству?

— Когда закончу, тогда и узнаешь, — говорю я.

— Ну, вот когда закончишь, тогда и переведу.

Тут я окончательно понял, что влип. Подвёл меня китайский классик. Надо выкручиваться. Я говорю:

— Замечательный поэт Бо Цзюй-И, — говорю, — не знает, что делать: поливать орхидею или полоть полынь. Но мы с вами знаем, что делать. Мы должны немедленно выпить за нашу дружбу и сотрудничество, благодаря которым произошло успешное завершение!

Судя по длине перевода, я понял, что хитрый Шао Чжан отбросил всю эту двусмысленную лирику и перевёл одну последнюю фразу. Что тут началось! Китайцы мои вскочили, захлопали, стали трясти мне руку и поздравлять с тем, какой прекрасный и глубокомысленный тост я придумал. Лично мистер Ху говорит:

— Я, — говорит — всегда знал, что ты, Алекс, очень умный, просто это в глаза не бросается.

А вице-президент мой сказал так:

— Ты, Алекс, произнёс прекрасную речь. Хорошо, что никто из них ничего не понял.

Эпилог

Время мчит вперёд, время катится, как пелось в скабрёзной русской частушке.

Прокатились месяцы, прозвенел мой звонок, и пришло время насовсем прощаться с моими китайскими друзьями. И вот уже застенчивый юноша Шао Ли грузит меня вместе с чемоданами в свой неизменный джип и везёт в город, на станцию, отправлять в далёкий, неведомый западный мир. Как всегда, с нами в машине хитрый переводчик Шао Чжан и несколько начальников разных калибров.

— Ну, что, — говорит один начальник, который поглавнее, — хочешь опять приехать в Китай?

Я говорю, что хочу. Я не лицемерю. Мне жалко расставаться с этими милыми людьми, в которых удивительно уживаются наивность и коварство, искренность и лживость. Несмотря на различие идеологий, между нами протянулась невидимая нить взаимной симпатии. Один начальник, в знак особого расположения, переходит на русский язык:

— Очень хорошо, товарищ, — говорит он, хлопая меня по колену. — Сегодня хорошая погода. Партия — наш рулевой.

Я, как могу, отвечаю по-китайски:

— Хэн хао. Сье сье. Цай тье. [1]

Им, конечно, проще. Они все учили в детстве русский язык, и основополагающие фразы из букваря навечно застряли у них в мозгах. Мы выгружаемся из джипа. Самый хилый на вид начальник хватает мой самый тяжёлый чемодан. Я знаю, что этот начальник — секретарь партийной организации, но я этого знать не должен. От нас, иностранных друзей с Запада, все старательно скрывают свою партийность. Такова инструкция свыше.