Кью

Микеш наделен необычной интуицией и прекрасной памятью.

— Мы пили за смерть предателей, помните? Привлекательная внешность и хорошие манеры — ничто по сравнению с преданностью верного слуги.

Мы поднимаемся по реке Баркарола, пересекая место, где она разливается, напоминая плавательный бассейн, но потом русло резко сужается, и поток стремительно несется под высоким мостиком.

Микеш показывает мне что-то слева:

— Церковь Сан-Мозе, или церковь Святого Моисея. Венеция — единственный христианский город, где есть храмы, посвященные ветхозаветным пророкам. Не думайте, что это стало уступкой иудеям, обратившимся в христианство, тем, что все зовут «новыми христианами» или, презрительно, маранами. С нами здесь считаются.

— Дон Жуан, мне очень интересно все, что вы рассказали. Симпатия к беженцам, отщепенцам всех религий — подобная реакция почти инстинктивно возникает у человека, который всю свою жизнь спасался от священников и пророков. Надеюсь, что вы не будете что-то скрывать от меня в своих рассказах.

— За хорошим столом у нас не будет нужды скрывать от вас что-либо.

Мы входим в конец Большого канала напротив Дворца дожей. Я не могу справиться с удивлением при виде интенсивнейшего движения по каналу. Настоящий рой самых разных судов, снующих по главной артерии Венеции. Бригантины и галеоны, пришвартованные к большому молу у Сан-Марко, галеры, бросившие якорь вдали, сплошной поток приходящих и уходящих судов на веслах и под парусами всевозможных форм и размеров. Но Себастьян, ругаясь себе под нос, плывет дальше.

Мы направляемся к острову Джудекка.

Глава 14

Венеция, 6 марта 1546 года

Кампо-Барбаро. Самый конец острова Джудекка.

Роскошное жилище Микеша выходит на площадь Сан-Марко, до которой в ясный солнечный день, такой, как этот, кажется, можно дотянуться и дотронуться рукой.

Жилище аристократа с внутренним двором, сплошь засаженным незнакомыми растениями… Внутреннее убранство, свидетельствующее о бесконечных скитаниях по свету: ковры, фарфор, мебель, ткани — собраны со всего мира от разных районов Африки, ограбленных Испанией и Португалией, до пути на Восток — Турции, выходящей на Адриатику, и перемешаны с изделиями мавров из Иберии. Причудливое и оригинальное собрание. Греческие и громадные испанские кресты из серебра, но рядом с ними — канделябры с семью ветвями[78] и футляры, содержащие свитки пергамента и монеты, которые, возможно, происходят из гробниц библейских пророков.

Меня приглашают расположиться во внутреннем дворе, выходящем в сад. Жуан Микеш с величайшими предосторожностями открывает деревянную шкатулку и предлагает мне сигару. Не могу удержаться от неожиданного прилива энтузиазма и теплых воспоминаний.

— Мне необыкновенно приятно встретить человека, способного оценить ароматы Индии.

Неожиданно какая-то тень омрачает мои мысли о прошлом.

— Дон Жуан, в своей жизни я редко встречался с роскошью и великолепием и всегда привык полагаться на интуицию. — Оценивающий взгляд по сторонам. — По-моему, вы самый богатый человек в Венеции. Вы приходите на ужин в мой бордель, спасаете мне жизнь и приглашаете к себе в дом? С какой целью?

Обезоруживающая улыбка. Он кивает головой:

— Наконец-то естественная реакция немца. — Он наливает мне с палец вина в крошечную хрустальную рюмку. — Если оы очень многие не подтвердили, что вы действительно тот, кем назвались, мне было бы весьма трудно поверить в это. Знаете, если ты только что прибыл в новый город и решил не сидеть сложа руки, надо быстро понять, какие возможности здесь открываются и с кем стоит завести знакомство. — Он смотрит на меня многообещающим взглядом. — Ваши соотечественники считают себя деловыми людьми. Я бы назвал их родственными нам по духу, теми, кто умеет делать жизнь более интересной, открывать новые перспективы.

Я прерываю его:

— Вы уверены, что человек, неожиданно ставший содержателем борделя, именно тот, кого вы ищете?

— Немец приезжает в Венецию из Швейцарии. Его прошлое сплошь покрыто мраком, у него есть определенное состояние, сколоченное, вероятнее всего, в северных портах. Он на равных, с глазу на глаз общается с местными книготорговцами и книгопечатниками. Он может сохранить трезвую голову в трудный час. И открывает лучший бордель в городе. Более того, он носит имя еретика, сожженного на моих глазах под стенами Антверпена, — Лодевика де Шалидекера, больше известного как Элои Пруйстинк.

Кровь бешено пульсирует у меня в венах. Глубокий вдох: надо расслабиться.

Я выдерживаю его взгляд.

— Как вы думаете, стоит продолжать это разговор?

Черные глаза резко контрастируют с белыми зубами, выставленными на всеобщее обе зрение.

— Все мы деловые люди и беженцы. Нам ни к чему условности.

— С этим я согласен. Тогда расскажите мне, кто вы.

Он комфортно устраивается на стуле, расслабившись, с сигарой в одной руке и рюмкой в другой.