Клад

Он надел чистую черкеску, холодно оглядел причитающих над телом женщин, нахмурился и вышел из дому. На пороге задержался, кивнул столпившимся у ворот мужчинам, провел ладонями по газырям на груди и двинулся по тропе к пустому ныхасу. Добравшись до него, он обернулся и требовательно посмотрел на оставшихся у его хадзара горцев. Те тихо переговаривались, все еще недоумевая, потом четверо из них, старшие других домов, медленно направились туда же, вверх по тропе. Он жестом предложил им сесть, но они отказались, из уважения к чужому горю продолжали стоять, слегка склонив головы.

Он сказал:

– Хочу просить вас.

Самый старый из них произнес:

– Слушаем тебя.

– Она первая, – сказал он. – До нее никто в нашем ауле не умирал…

Все согласно кивнули, и по их лицам он прочел, что они не догадались. В голове у него скопилась тяжесть, и он с раздражением подумал, что дело же яснее ясного. Он молчал, подыскивая слова, но те, такие жесткие и убедительные прежде, пока он шел, будто рассыпались у него под ногами. Он чувствовал в пальцах подступающую злость.

– Она первая, – повторил он чересчур громко. – За восемь лет. И она не старуха.

Четверо мужчин напротив потупили взоры и опустили плетьми руки, выражая соболезнование. Они не понимали. Он стиснул зубы. Тяжесть в голове мешала собрать мысли. Он вяло подумал, что не помнит имен этих людей, хотя один из них был ему ближе брата. Птица клевала на тропе его слова. Он слышал вой женщин из своего хадзара. Утро убегало вниз по реке. До полудня многое предстояло сделать.

– Вот что, – сказал он. – Ничего не надо. Один управлюсь.

Они удивленно вскинули брови, а самый старый покачал головой и сказал:

– Народ поможет.

– Я ХОЧУ. Сам сделаю.

Мужчины беспокойно переминались с ноги на ногу. Ветер принес с реки прохладу. Ее было хорошо слышно, как и саму реку.

– Так не положено. По обычаю…

– Не нужно, – перебил он и вздрогнул. Опомнившись, поднес руку к груди, но немного спустя упрямо повторил: – До нее ведь никто в нашем ауле…

Они помолчали.

– Здесь пять домов, – сказал старший. – Их сложили восемь лет назад… За восемь лет обычай не умирает.

– Он и не умер. Она умерла.

Они пристально посмотрели друг другу в глаза.

– Но здесь она первая. Сам говорил…

Он не возразил, лишь лениво отметил про себя, что глаза-то у людей, оказывается, больно живые. Непохожи на сами лица. Никудышные глаза.

– Я ДОЛЖЕН это сделать сам, – сказал он.

Мужчины размышляли. Воздух играл у них за плечами. Небо было ясным, как студеная вода. Человек прищурился и внимательно поглядел на синеющий холм за мостом. С той стороны чуть слепило солнце.

Старший спросил негромко:

– Людям собираться к вечеру? – В голосе его мешалось сомнение.

– Да, – сказал человек. – К вечеру. Только завтра.

Мужчины переглянулись. Один из них, тот, что был роднее брата, сказал:

– У меня есть бык. Он твой.

Человек поморщился.

– Нет. Он твой и твоим останется. Завтра мясо будет. К закату все будет. Пусть женщины займутся тестом. Пусть они идут по домам.

– Ладно, – сказал старший. – Но если ты передумаешь…

– Я не передумаю. Я уже решил.

Они снова склонили головы, потом пошли вниз по тропе. Он смотрел им в спины и ждал.

Когда дом его опустел и последняя женщина скрылась за своей калиткой, он еще раз окинул взором холм вдали и редкую траву под ним, отер пот со лба и зашагал к хадзару.

На тело он не смотрел. Поднял кувшин у стены, допил остатки сопревшей за сутки воды, ощутил ее тухлый вкус, но не оставил ни капли на дне. Потом сходил в сарай, принес отсыревшую попону и бросил на пол рядом с табуретками, на которых лежало тело. Подошел к кровати, сорвал с нее покрывало и неспешно двинулся обратно. По-прежнему стараясь не смотреть, он завернул труп в покрывало, чувствуя твердую массу под пальцами, убрал доску и уложил тело на попону. Потом сел на табурет, снял шапку и заставил себя опустить глаза. Недолго подождал, встал и вышел взнуздать коня. После этого он вернулся, поднял на руки попону и то, что в ней лежало, поднес к коню и привязал все постромками тому на спину. Забрал из дому мятый бурдюк вместе с рогом, сунул их рядом, под постромки, конь всхрапнул, он взял его под уздцы и повел к реке. Тяжесть в голове давила, и он подумал, что зря пил воду.

Они шли к мосту, было тихо, и по этой тишине он знал, что за ними следят. По пути он несколько раз взглянул на реку, на Голый остров посреди. Как кусок жесткого мяса в котле, в мелком котле, подумал он. Далеко за рекой молчал лес. Пока что он, человек, не слишком глядел туда. Идти было нетрудно, но он пошатывался, приноравливаясь к шагу коня. Тот настороженно поводил ушами и косил на хозяина глазом. Они прошли через висячий мост над стремниной, и, когда вновь ступили на берег, ноги животного перестали дрожать, и человек сказал вполголоса:

– Молодец, смелый конь. Быстро успокоился.