Клад

Тем и выдал себя. Другому б кому за «мерзавцев» уже бы наутро впаяли статью. Ну а он теперь в дамках – начальничек.

– Хочешь сказать, сам науськал Рептилия?.. Фу, как противно.

– Противно.

– Ты уж смотри там, не лезь на рожон.

– Не полезу… Мастыркина помнишь?

– Который ваш местный бретер?

– Как воды в рот набрал. То воевал, баламутил, артачился, а тут поджал хвост, причем сдулся в момент. Даже бросил курить, чтоб чего не сболтнуть в перерыве.

– Надо же! Вроде такой правдолюб, бузотер… Это же он в позапрошлом году за банкетным столом порывался повесить Архипова прямо на галстуке?

– Кстати, Архипов слинял.

– Опупеть! И куда?

– Говорят, в Тель-Авив, но не факт. Помяни мое слово, еще вынырнет где-нибудь в департаменте. У него же папашка в чинах и погонах.

– Может, Мастыркин поэтому и присмирел?

– Может быть.

– Может, еще и проскочим.

– Жаль, что кирдык диссертации.

– Думаешь?

– Кто ж мне ее разрешит подавать на защиту!

– А ты не гони лошадей. Пережди, никому не показывай. Лучше всего принеси-ка домой.

– Да принес я. На прошлой неделе еще.

– Вот и умница.

– Трус.

– Никакой ты не трус.

– Я ссыкун, как и все.

– Может, нам тоже уехать?

– Куда?

– Хоть куда.

– Хоть куда – это круто. Покажешь на карте свою Хотькуданщину?

– Я владею тремя языками. Даже тремя с половиной.

– А я – половиной без трех. Да и что нам там делать?

– Дышать.

– Ух ты! Прозвучало заманчиво.

– Очень.

– И оставить им все?

– Зато – без себя.

– И страну, и язык, и историю?

– Только страну и, на время, историю.

– Ну а как быть с цветком? Что молчишь?

– Да пошел ты!

– Переохотилось? То-то же!..

* * *

Когда выхода нет, остается единственный выход: свой крохотный мир. Его символом и путеводной звездой для супругов отныне была Невозможка.

– Вот бы и нам так уметь расправляться с нахлынувшей нечистью!

– Неужели из этой холеры кто-то способен опять сотворить красоту?

– Вряд ли на нашем веку.

– Мы словно дрейфуем в малюсенькой лодке. Кругом все клокочет, трещит, а под днищем у нас полный штиль. Точно ухнули в море бочонок с мазутом.

– И надраили палубу.

– Капитан, задрай люк!

– Уггыррумм. Уггыррумм. Уггыррумм… Интересно, надолго поможет?

– Не думай об этом. Живи день за днем.

– Я живу.

– Мы живем.

– Кое-как выживаем.

– Нам они не указ.

– Нам никто не указ.

– Только совесть.

– И страх.

– Прекрати!

– Недавно заметил, что люди визгливей смеются, а вот говорить стали тише. И громче молчать.

– Это когда не кричат.

– Представляешь, у нас под архивом начнутся раскопки.

– Чего это вдруг?

– Пробежало шу-шу про какой-то туннель.

– Что-то унюхали, или это кротовый инстинкт их науськал?

– Навроде того. За последнее время кротов наплодилось немало. Не успеют кого-то уволить, кроты тут как тут, обживаются: новенький столик с замочком, сафьянные папочки, пристальный взгляд, анекдотцы, часы на сапфире и лощеные рожи. А еще непременно в комплекте – одеколончик с ветивером.

– Хоть пахнут приятно.

– Стараются пахнуть, но сквозь духи источают амбре свежевымытой пакости. Въелась им в самые поры. Не мужики, а путаны!

– И многих из ваших уволили?

– Только с осени выперли семь человек. Вручили им волчьи билеты, и поминай как звали. Будто все в воду канули.

– Ты что же, искал?

– В общем нет.

– Молодец.

– Да подлец я.

– Нигде не подлец. Был бы ты подлецом, дослужился б до замначотдела.

– Мне это не нужно.

– Нам это не нужно.

– Спасибо тебе.

– И тебе.

* * *

По новой весне в город нагрянули орды назойливых мух. Лица прохожих окрасились в мелкие крапины, затем поголовно укутались в марлю, так что снующие толпы напоминали ораву безликих пришельцев, обложенных высыпью кори.

– Я сделал открытие!

– Валяй.

– Человек человеку не друг. И не всегда даже волк. Человек человеку – инопланетянин.

– Смешно.

– Фундаментально! Потянет на Нобеля.

Перед тем как войти из подъезда в квартиру, приходилось отряхиваться, брызгать в волосы из распылителя и подлезать под москитную сетку, прикнопленную к косяку. Помогало не очень. Спасал наторелый в убийствах цветок-Караваджо. Истребив занесенную с улицы гнусь, он выдавал на-гора десятки отборных шедевров.

Те делали мир за окном чужедальним, почти нереальным, надежно отринутым.

– Словно живем в пьесе Сартра, и Невозможка – наш бравый Орест, указующий путь из смердящего Аргоса.

– Только путь наш – тупик о четыре стены.

– Не тупик, а вселенная.

– В микромикроформате.

– Не куксись. Может, еще и проскочим…

* * *