Клад Соловья-Разбойника

Никаких особых слов при этом не говорилось, но Светобор понял, что с этого времени он должен охранять хозяина днем и ночью. Иногда молодой боярин звал Светобора в свою спальню и ночь напролет говорил ему о христианском боге, о матери его, непорочной деве Марии, о святых чудотворцах и угодниках. Наслушавшись этих разговоров, Светобор всякий раз честно признавался, что ему непонятно, почему русский человек должен верить в чужого бога, Твердислав никогда не сердился, только сокрушенно вздыхал и отправлял мечника спать:

— Что молчишь? — басовито спросил Мураш. — Али зазорно тебе с простыми людишками словом перемолвиться?

— Да полно тебе! — встрял мечник Кряж. — Проходи, Светобор, выпей с нами меду.

Светобор благодарно взглянул на Кряжа, прошел к столу, взял чашу и, стараясь придать голосу веселость, громко сказал:

— Будьте здравы все!

— Будь здрав, Светобор! — отозвался Кряж.

Полгода назад, попав в терем Твердислава, Светобор сразу приметил бесшабашного Кряжа и даже сдружился с ним. Кряж, в отличие от других воинов, не выказывал пренебрежения к новичку-деревенщине, разговаривал с ним открыто и просто, как с равным. На недавнее возвышение Светобора он, похоже, не обратил внимания. Кряж не бросал на Светобора косых взглядов и не поддерживал досужих заглазных разговоров о нем.

— Правду ли говорят, Светобор, что с боярского стола медок-то послаще этого? — снова полез под кожу Мураш.

— Не знаю, не пробовал, — отозвался Светобор, стараясь быть спокойным.

— Рассказывай тому, кто не знает Фому, — не поверил Мураш, — а я брат ему!

Несколько воинов опять засмеялись.

— А вкусны ли объедки со стола боярского? — спросил Мураш.

В палате стало тихо, лишь скрипели тихонько половицы — воины, оставив свои дела, подтягивались к месту назревающего события.

Светобор чувствовал устремленные на него насмешливые взгляды, черная ярость закипала в душе его. Стараясь выглядеть спокойным, он налил в чашу меда, сделал несколько глотков.

— А гладка ли задница боярская, коли языком ее погладить? — куражливо пробасил Мураш. В палате стало совсем тихо.

Неуловимым движением руки Светобор выплеснул мед в ненавистную рожу.

Все ахнули и замерли.

Мураш нехорошо усмехнулся, утерся рукавом кафтана и начал медленно подниматься. Светобор был уже на ногах. Краем глаза видел он рядом с собой напряженную фигуру Кряжа. Дружки Кряжа, Помело и Якуня, встали за спиной его. А Мураш уже поднялся и начал неспешно закатывать рукава кафтана.

Из дальнего угла палаты, тяжело ступая, подошел мечник Кистень, медленно положил широкую ладонь на плечо Мураша. Тот дернул плечом — не замай! — но железные пальцы Кистеня ухватисто скрючились в горсть, и Мураш, враз побелев лицом, застонал от боли. Кистень надавил слегка Мурашу пришлось сесть.

— Ступай с миром, Светобор, — негромко сказал Кистень. — Отдохни с дороги. Всеволод гонца прислал, похоже, собирается он заратиться с булгарами, и нам придется мечи вострить. Кто знает, когда еще отдохнем:

— Будь здрав, Кистень, — сказал Светобор и вышел вон. Ярость быстро сменялась усталостью. Поднявшись в свою каморку, он скинул кафтан, стащил сапоги и повалился на лежанку. Дрема окружила было голову облаком сладкого бесчувствия, но уснуть по-настоящему никак не удавалось. За стенкой, в палате Твердислава, бубнили чьи-то голоса.

Один из них — молодой и сочный — явно принадлежал Твердиславу.

Другой тоже был многажды слышанный, но задремывающий Светобор не мог вспомнить, где он слышал этот голос, Подумал — мое ли это дело? Ему хватало своих печалей. Непростая жизнь боярского любимца сильно тяготила его. Уж лучше бы он спал на твердой лежанке в палате воинов, терпеливо сносил пренебрежение и насмешки окружающих. Да нет, пожалуй, рано или поздно он бы освоился, с кем надо — подружился, кого надо — приструнил.

Вспомнился почему-то разговор с отцом, рассказ старика о Вятшей реке. Где она, это Вятшая река? И есть ли она на белом свете?

Светобор опять стал задремывать, и почудилось ему, что стоит он на высоком берегу, внизу раздольно голубеет речная ширь с просверками солнечных бликов, шумит, качается могучий лес на том берегу, и так светло на душе, так радостно и тепло на сердце:

Осторожный стук в дверь безжалостно разрушил сладкое видение.

Светобор вскочил на ноги и только потом разлепил сонные глаза.

— Зовут, — сказал с поклоном вошедший холоп. — Твердислав Михайлович велел явиться немешкотно.

Холоп помолчал и, осторожно глянув назад через плечо, шепотом добавил: — Сам посадник, набольший боярин Михайло Степанович пожаловал.

— Ступай!

Когда холоп вышел, Светобор быстро натянул сапоги, надел другой, почище, кафтан, пригладил ладонью всклокоченные волосы.

В палату Твердислав вошел без робости, сдержанно поклонился. В вечернем сумраке горела одинокая свечка, свет которой неярко освещал пустой стол. Возле стола сидел посадник — крупный, крутоплечий, с круглым лицом, над которым свешивались седые кудри. Голубые глаза пристально вонзились в вошедшего.

— Вот, — сказал из темноты Твердислав, — самый надежный. Честный, духом твердый, не из робких.