Кладбище балалаек

Но в рейсах Ване всё это было безразлично, в рейсах ему было не до свадебных драм и трагедий. Тем более года через три активного трудового стажа его повысили, назначив бригадиром комплексной бригады водителей, и его все в автоколонне много лет потом уважали. За то уважали, что никак он своей бригадой не руководил, а просто крутил баранку честно и откровенно, а также и безаварийно. Да и как он мог руководить, находясь в рейсе за тысячу километров от автобазы в целом и от каждого члена бригады в частности? Или имея законные выходные, которые проводил в узком кругу своей неполной семьи за выпиванием водки, кушанием пюре и за пением под аккордеон? Никак не мог. Хотя другие как-то руководили, умудрялись.

Нет, всё-таки Ваня правильно прожил свою жизнь. И достойно. Не в искусстве, к сожалению для искусства, но достойно. И в основном жизнерадостно. С песней. А талант свой незаурядный он сыну передал из рук в руки. Ребёнку, значит, своему, с Нинкой в любви рождённому. Талант, он никогда бесследно не пропадает и даром не проходит. И сын Ванин теперь тоже поёт. Пускай не в ансамбле, а в группе, и не на аккордеоне играя, а на треугольнике таком, специальном. Но это уже детали неглавные.

Ваня один раз их концерт посетил, когда в столице застрял с грузом. Там очень удачно всё сложилось. Пока очередь Ванина подошла разгружаться, наступил выходной день недели, и Ваня позвонил по телефону сыну — ну, чтоб в кабине ЗиЛа не ночевать без удобств. А у сына как раз концерт под названием шоу. И он Ваню бесплатно провёл в зал, и Ваня сидел в первых почётных рядах партера и шоу это воочию наблюдал. Ничего сын его играл. И пел ничего. Современно. Только громко. У Вани прямо голова разболелась, чего никогда с нею не бывало ни при каких условиях.

В общем, не стала природа на сыне Ванином отдыхать, и, значит, не зря жизнь свою Ваня прожил. Невзирая на то, что шофёром, а не солистом.

И умер с лёгкостью — не тяжелее, чем в армии служил. В свой день рождения. Накануне праздник души устроил себе и людям, хоть и предупреждали его, что нельзя заранее отмечать, не принято. Но в день рождения ему как раз в рейс выпадало. Вот он и отметил не вовремя свой первый в жизни юбилей. Который оказался последним.

В пути почувствовал себя Ваня плохо. Попробовал петь — не поётся, попробовал вдохнуть — не вдыхается. Тогда он на обочину съехал, сел в кювете, спиной к колесу прислонился — и всё. А часа через три возвращался по той же дороге домой водитель Пухов — член бригады. Увидел — Ванина машина стоит, притормозил. А то бы мог Ваня долго так просидеть, неживым. На трассе, в степи под Полтавой.

Проводить Ваню в последний рейс приехали пятьдесят машин. Ни больше ни меньше. По количеству прожитых им лет. И все ЗиЛы сто тридцатые. Только без прицепов. Сын тоже из столицы приехал. И друг Ванин армейский, ещё из ансамбля, друг юности, значит. Один. И все говорили: «Смотрите, всего один друг из хора имени Пятницкого приехал», — и были по-человечески несправедливы, поскольку нельзя не учитывать, что тридцать лет прошло со времён Ваниной срочной службы солистом, тридцать лет и вся жизнь. А друг этот, глядя на грузовики газующие в колонне и, сигналя, за гробом ползущие, сказал сыну Ваниному: «Да-а, — сказал, — нет у представителей святого искусства такого завидного отношения друг к другу». И ещё он сказал, что шофёры, они, конечно, простые до невозможности, но искренние.

И всем на похоронах было искренне Ваню жалко. Ему же только пятьдесят лет исполнилось. Только же отпраздновали. Ваня пел и на аккордеоне играл, как на творческом вечере в Останкино, и все гости ему аплодировали громом аплодисментов, выпивали с ним за его здоровье и желали долгих лет жизни и деятельности. И Ваня кланялся как умел, выпивал с гостями оптом и в розницу и говорил всем спасибо на добром слове и извините, говорил, если что не так…

Если б ему назавтра не в рейс, а отлежаться, может, и не умер бы Ваня за рулём. Наверно, выпил он много лишнего. За что осуждать его ни в коем случае нельзя. Гости и товарищи по работе пришли, и все хотели с виновником юбилея собственноручно выпить. И Ваня, будучи добрым человеком, никому не отказывал. Не учёл, что внутренние органы у него не резиновые.

А может, к Ване просто срок последний пришёл, который ко всем приходит. Если б когда-то мать свою Ваня не послушал и не уволился из краснознамённого ансамбля песни и пляски, а пошёл сквозь тернии к намеченной цели, может, пел бы он себе и пел. Может, по сей день пел бы в тепличных жизненных условиях. Солисты ансамблей долго поют. Чего о шофёрах дальнего следования никак не скажешь.

Да и мать не осталась бы на старости лет без Вани, один на один со смертью, приближающейся к ней неумолимо.

Злой дедушка

Дедушка Яша сегодня злой. Он и вообще злой, не только сегодня. Но и сегодня тоже. Сегодня он очень злой. Бывают дедушки добрые. А бывают злые, как собаки. Так дедушка Яша — злой, а не добрый. Поэтому он говорит внуку:

— Не бегай, прибью! — и даёт ему сначала оплеуху, потом подзатыльник.