Кладоискатели

Башева (озирается). Шшш… Не говори так громко, не то, упаси бог, отец услышит… Не покарай меня, боже, за такие речи, он и без того в последнее время просто рехнулся: не ест, не пьет, сон его не берет. Если и заснет, вскакивает вдруг с диким криком… «Что случилось?» — спрашиваю. А ему, видишь ли, приснилось, что городовой Головешка привел полицию и они захватили старое кладбище вместе с кладом…

Эстер. Дал бы бог, чтобы такое случилось! Я бы пожертвовала в память Меера-чудотворца…[40]

Башева. Бог с тобой, Эстер, как ты смеешь такое говорить? Весь город — обездоленные люди, нищие, только и живут, бедняжки, надеждой на этот клад! И вдруг ты говоришь такое… Не плачь, деточка! Своим плачем ты надрываешь мне сердце, отнимаешь у меня последние силы.

Эстер, спрятав голову в колени матери, всхлипывает.

Верь мне, я немало упрашивала твоего отца, молила подождать еще день, еще два, все надеялась, — может, приедет он, племянник мой из Америки… Ведь твой отец сам написал ему, чтобы приехал, и даже намекнул, что имеет для него невесту. А в виду-то он имел именно тебя, и никого больше!.. А теперь он повернул оглобли. Торба, да и только! Влюбился в Идла Торбу, — что мне с ним делать?.. Может, он не столько сам виноват, сколько люди добрые подбивают его, — мол, с какой стати упустить такое счастье? Ведь Торбе достанется половина клада… Сам раввин рассудил, что половину клада должен получить Идл, ведь его заслугами оживет целый город… Много хорошего говорят о нем, об Идле, — безобидный, говорят, человек… А я разве знаю? Может быть… Поверь мне, — может, так суждено?.. Может, это от всевышнего, — ведь без его воли ничего не бывает… Хорошая дочь должна делать то, что велят родители… Ты еще сама не знаешь, в чем твое счастье… Что может знать человек?..

Эстер (поднимает голову с колен матери, вытирает глаза, поправляет волосы). Что может знать человек?.. (Вздыхает.)

Башева. Иди, оденься, дочка, умойся. Чужие люди придут… Никто не должен знать…

Эстер (повторяет безразлично, монотонно). Никто не должен знать… Никто не будет знать… Никто… Никто…

Открывается внутренняя дверь, появляется кухарка Зелда. У нее засучены рукава, лицо в жире и саже. Останавливается на пороге.

Башева.

Чего тебе, Зелда?

Зелда (проводит рукой по носу снизу вверх). Не знаю, то ли в дверь, то ли в окно потянуло ветром, и он простыл… С одной стороны — отек, а в середине его раздуло…

Башева (испуганно). Кого это?

Зелда. Торт! А то кого же?

Башева. Тьфу! Сгиньте недобрые сны нынешней ночи, прошлой ночи!..

Зелда. Вот тебе на! Вы же сами велели сказать, когда придет время вынуть торт из печи…

Башева встает и направляется на кухню. Ушла.

Зелда (идет следом за Башевой, возвращается). Эстерл, душа моя, дай тебе бог здоровья, правду ли говорят, что не позднее, чем на будущей неделе, его уже должны найти?

Эстер. Кого?

Зелда. Как это кого? Клад.

Эстер. Откуда мне знать?

Зелда. Вот так так! Кому же знать, если не тебе?

Эстер.

Почему это беспокоит вас больше, чем всех?

Зелда. Ты забыла, что я тоже выдаю дочку замуж, а справить свадьбу не на что! Если бог сжалится и найдут клад, мне ведь тоже что-нибудь перепадет. Говорят, все евреи имеют долю в этом кладе… Не знаешь, сколько может выпасть на мою долю? Нас, считай, четверо (откладывает на пальцах): моя старшая дочь — раз, мой сын — два, моя младшая девочка — три; а сама-то я не в счет, что ли?

Эстер (не слушает ее). Помните, Зелда, вы когда-то рассказывали о вашей младшей сестре, что она отравилась… Каким образом?.. Чем она отравилась?

Зелда. Что это ты ни с того ни с сего? Да будет ей светло в раю, она уже свое отмучилась. Спичками она отравилась, никому не доведись такое… Купила за копейку коробок спичек, обломила головки, растворила в стакане воды и выпила. А как, ты думаешь, хватились? Увидели дым. Валил, как из трубы… Когда вошли в дом и…

Эстер. Почему она отравилась, ваша сестра?

Зелда. Моя Рикл, мир праху ее? Из упрямства. Уперлась, не хочет она замуж за мясника; не хочет идти под венец с мясником, лучше пусть ей, говорит, отрубят голову! Ну, а мать, мир праху ее, хотела только мясника. Он был богач, зажиточный хозяин… Правда, уже в летах, вдвое старше моей Рикл, к тому же уродина, рябой, да простит он мне, если жив, а если помер — пусть придет с того света меня душить… Это он был посланцем смерти, это он погубил мою сестру, такое юное деревце. Ой, и не хотела же она умирать! Ой, и кричала же она: «Спасите меня, люди добрые, спасите меня! Спасите меня! Спасите меня!»