Клан Кеннеди

Так или иначе, но Кеннеди вынужден был оправдываться. 18 января 1941 года он выступил по радио, упрекая своих оппонентов в нетерпимости и извращении смысла его заявлений. Подменяя понятия, он отрицал, что вел себя по отношению к Великобритании как пораженец. Подлинные пораженцы, по его словам, это те, кто «потерял надежду на мир для Америки». Он зашел настолько далеко, что стал отрицать свою приверженность изоляционизму, но тут же, как бы спохватившись, подверг критике внесенный президентом на рассмотрение конгресса проект закона о поставках военных материалов и других средств ведения войны на основе долгосрочных кредитов или аренды тем странам, от обороны которых зависела безопасность США (этот закон, вошедший в историю как акт о ленд-лизе[21], был принят 10 февраля палатой представителей, а 11 марта — сенатом). Принятие этого закона неоправданно, полагал он[22]

.

Зная его позицию, противники предлагаемого законопроекта пригласили Джозефа Кеннеди в качестве свидетеля от оппозиции на заседание комиссии по иностранным делам палаты представителей, рассматривавшей законопроект. Накануне дня своего выступления Джозеф встретился с журналистами и подверг законопроект еще более острой критике, полагая, что он ведет к вовлечению США в войну. Журналисты были убеждены, что примерно то же будет сказано и в официальной обстановке^{280}.

Каково же было удивление не только акул пера, но и конгрессменов, а вместе с ними и широкой публики, когда Кеннеди выступил со своими показаниями, которые совершенно отличались от его предыдущих заявлений! Его вступительное слово было кратким, но ответы на вопросы продолжались почти пять часов. Однако тщетно было бы искать в них каких-либо определенных рекомендаций касательно ленд-лиза. Оратор противоречил сам себе. Он говорил, что идущая война — это не «американская война», что она ведется во имя чуждых интересов. Но буквально вслед за этим Джозеф провозгласил, что Соединенные Штаты возлагают большие надежды на победу Англии. Когда же его спросили, знает ли он какие-либо средства оказания помощи борющимся британцам, он ответил отрицательно. Он говорил, что Америка нуждается в сильном правительстве, но тут же высказывал опасение, что это может привести к уменьшению влияния конгресса на политическую жизнь страны.

Что же касается самого билля, то речь шла не о его полной негодности, как говорил оратор перед этим, общаясь с прессой, а о том, что законопроект не годится в его нынешнем виде. Однако на вопрос, какие изменения следует в него внести, Кеннеди также отказался ответить. Когда же члены комиссии стали настаивать на вразумительном ответе, Джозеф с кажущейся откровенностью, но на самом деле не желая теперь вмешиваться в высокую политику, в которой он явно не собрал лавров, заявил: «Я не хочу делать никаких выводов, потому что я вообще не знаю, о чем тут идет разговор».

Тем не менее депутаты-изоляционисты, скорее по традиции, чем в связи с этим выступлением, проводили Кеннеди аплодисментами^{281}

.

Почти примирившись со своим отстранением от государственных дел, Джозеф Кеннеди временами всё же надеялся, что будет снова «призван» на госслужбу. Его чаяния усилились, когда в результате нападения Японии на американскую базу Пёрл-Харбор в Тихом океане в декабре 1941 года США, наконец, оказались воюющим государством.

Хотя он в течение ряда лет всячески сопротивлялся вступлению своей страны в мировую войну, теперь ситуация была иная. Америка не просто подверглась неспровоцированной атаке, но японская авиация уничтожила значительную часть тихоокеанского флота США. Страна была охвачена невиданным патриотическим порывом, грозившим самыми крупными бедами всякому, кто не выкажет подобных чувств.

Как только стало известно о начале войны на Тихом океане, ловкий Джозеф Кеннеди направил телеграмму президенту: «В этом страшном кризисе все американцы с Вами. Назовите фронт сражения. Я в Вашем распоряжении»^{282}. В ответ из Белого дома пришло лишь сухое письмо с выражением признательности, подписанное даже не президентом, а его секретарем Стивом Ёрли. Чтобы вновь напомнить о себе, Кеннеди послал Рузвельту новогодний подарок — бутылку дорогого шампанского. Вновь — сухой ответ. Раздосадованный Джозеф позвонил в Белый дом. Ему ответили, что президент занят, попросили оставить номер телефона, пообещав, что через некоторое время ему перезвонят. Звонка, однако, не последовало^{283}. Всего этого было достаточно, чтобы понять, что в услугах бывшего посла государственная администрация не нуждается.