Класс: путеводитель по статусной системе Америки

Представители высшего слоя пролетариев милы и вежливы. Это ниже, в среднем и низшем слое пролетариата можно встретить черты, которые кому-то покажутся оскорбительно беспардонными. Здесь, ступенькой ниже, люди испытывают горечь разочарования по поводу своей работы – где их жестко контролируют, обращаются с ними, как с детьми неразумными. «Тут как в армии, – говорит рабочий конвейера на заводе по сборке автомобилей. – Нет, даже хуже… Скоро пропуск в туалет будут требовать». Эндрю Левисон, автор книги «Рабочее большинство»31, предлагает читателю вообразить, каково это – быть под постоянным взглядом бригадира-надзирателя: «у этого персонажа нет аналогов в среднем классе. Конечно, профессионалы, получающие на работе жалованье, часто формально подчинены кому-то более старшему по должности, однако невозможно представить, чтобы у профессора или руководящего администратора кто-то требовал принести справку от врача, если они пропустят день на работе, или же чтобы им приходилось кому-то рассказывать, сколько раз во время рабочего дня они ходят в туалет». Представители среднего и низшего слоя пролетариата ведут себя так, потому что в «принудительном использовании человеком человека», которое с таким осуждением описал Веблен, они играют роль жертвы. (Навязывать подобное принуждение, вместо того чтобы ощущать его на своей шкуре, – прерогатива более удачливых: менеджеров, учителей, писателей, журналистов, священников, режиссеров.)

Степень поднадзорности, наверное, подчас куда больше говорит о статусной позиции человека, чем его отдельно взятый доход, – и это заставляет предположить, что вся классовая система есть скорее признание ценности свободы, нежели утверждение ценности примитивной наличности. Степень, в какой ваш труд контролирует кто-то вышестоящий, более точно поможет определить вашу классовую принадлежность, чем количество денег, которое вы приносите домой с работы. Вот почему, скажем, школьный учитель в иерархии оказывается «ниже» университетского «полного» профессора. Учитель должен еженедельно обсуждать планы уроков с директором школы, передавать их далее руководству школьного округа или еще какому-нибудь «координатору учебной программы», подтверждая тем самым свое подчиненное положение. Профессор же, напротив, ни перед кем не отчитывается и потому стоит на более высокой ступени в социальной иерархии, хотя учитель может быть и умнее, и богаче, и лучше воспитан. (Именно в государственных школах, на почте и в полиции приняты такие понятия, как методист, контролер, инспектор – исследователю пролетариата достаточно одного этого.) Человек принадлежит к среднему или низшему слою пролетариата, если его подчиненное положение постоянно подчеркивается. Профессиональный статус в значительной степени зависит от того, насколько отдалены возможные последствия допущенных ошибок или неудачных решений: в лучшем случае они не видны вовсе, в худшем – тут же выносятся на суд старшего по званию и, следовательно, мгновенно влекут за собой порицание для исполнителя.

Подвергаясь на работе постоянному унижению, низшие слои пролетариата морально страдают от состояния подавленности. «Большинство из нас выполняют работу, которая слишком мала для нашей души», – говорит одна работница. В Сен-Луисе таксист высказывался в поддержку вьетнамской войны: «Мы же не можем быть таким жалостливым, беспомощным великаном. Мы должны всем показать, что мы тут номер один, мы самые главные». «И вы тоже – номер один?» – спросил его Стадс Теркел. Последовала пауза. И затем ответ: «А я – номер никто». Мы видим тут склонность работяг выражать свое разочарование классовым устройством в упрощенной самоподаче; впрочем, изучающим пролетариат полезно прислушаться к наблюдению британского критика Ричарда Хоггарта: «Не бывает простых людей. “Обычный” – тоже сложный». С ним наверняка согласился бы и Роберт Блай, написавший стихотворение «Пойдем со мной»:

Пойдем со мной туда, где так долго звучало отчаянье —К колесам, содранным с «шевроле» и воющим                                                от бесконечного одиночества,

Брошенным на спину в грязь и золу, будто голая пьянь,Они покатятся ночью с холма и наконец затихнут на дне пруда.Изрезанные камеры на обочине автострады

Подобны черным корявым телам, что тужились, лопнулиИ были оставлены.Курчавые стальные обрезки, разметанные по гаражной скамейке,

Иные еще теплы и тверды, если сжать их ладонью,Но они сдались и во всем винят правительство.Или дороги Южной Дакоты, по которым мы бредем в темноте…