Читаем Классное чтение: от горухщи до Гоголя полностью

“Чья жизнь в стремлениях прошла,

Того спасти мы можем”.

 

Фауст спасен благодаря своему вечному движению, беспокойству, страсти к познанию и действию. Слова “остановись, мгновенье” были его минутной слабостью, а не жизненным девизом. Смысл человеческой жизни, конечный вывод мудрости земной формулируется для Гёте прямо противоположным образом: “Лишь тот, кем бой за жизнь изведан, / Жизнь и свободу заслужил” (Перевод Н. А. Холодковского).

Образ Гёте вступает в диалог с другими вечными образами. Фауст объединяет черты Гамлета и Дон Кихота. Подобно датскому принцу, он обнимает мир мыслью. Как и Рыцарь Печального Образа, он действует, активно вмешивается в жизнь, пытаясь изменить ее к лучшему.

Оригинальный взгляд на трагедию Гёте и драму Фауста предложил испанский философ (он замечательно писал и о Дон Кихоте) Х. Ортега-и-Гассет в статье, написанной к столетию со дня смерти Гёте. “Обыкновенно трагедию видели в том, что на человека обрушивалась чудовищная внешняя судьба и с неумолимой жестокостью погребала под собой несчастную жертву. Однако трагедия Фауста <…> — нечто совершенно противоположное: <…> вся драма — в том, что человек отправляется искать свою внутреннюю судьбу, являя миру образ одинокого странника, которому так и не суждено встретиться с собственной жизнью. В первом случае жизнь встречает проблемы, здесь же проблема — сама жизнь” (“В поисках Гёте”, 1932).

Такой взгляд помогает нам вспомнить еще один вечный образ. Судьба Эдипа демонстрировала ограниченность человеческого познания на фоне божественного всезнания, история Фауста показывает его безграничность, освященную благословением Бога.

Фауст как вечный образ — это действующий мыслитель, человек, стремящийся познать и преобразовать мир. Драма познания бесконечна, для этого не хватает человеческой жизни.

Не только образ гётевского Фауста превратился в вечный. Многие мысли и стихи из “Фауста” стали крылатыми словами. Немецкий писатель ХХ века, автор написанного под влиянием Гёте романа “Доктор Фаустус” (1949) Т. Манн услышал на представлении “Фауста” реплику простодушного соседа об авторе: “Ну и облегчил же он себе задачу! Пишет одними цитатами”. Прежде чем стать цитатами, они были мыслями Гёте.

По мотивам Гёте французский композитор Шарль Гуно сочинил оперу “Фауст” (1859), которая тоже стала знаменитой, навсегда вошла в мировой музыкальный репертуар.

Фауст, как и другие вечные образы, быстро нашел пристанище в России. Замечательную “Сцену из Фауста” (1825), жанрово примыкающую к маленьким трагедиям, написал А. С. Пушкин. Он, наряду с Шекспиром и Данте, приписывал Гёте “смелость изобретения” и сопоставлял его главную книгу с великим произведением, одним из символов Античности: “Фауст” есть величайшее создание поэтического духа: он служит представителем новейшей поэзии, точно как “Илиада” служит памятником классической древности” (“О трагедиях Байрона”, 1927).

С чтением книги Гёте связан сюжет тургеневской повести “Фауст” (1856). Роман о русском Фаусте мечтал написать Ф. М. Достоевский, и отблески этого замысла остались в “Братьях Карамазовых” (1880).

Позднее, уже в ХХ веке, М. А. Булгаков сделает эпиграфом к роману “Мастер и Маргарита” (1929–1940) обмен репликами между Фаустом и Мефистофелем: “…так кто ж ты, наконец? — Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо”. Воланд, вариация Дьявола-Мефистофеля, станет одним из главных героев романа.

Вторая часть “Фауста”, как и дантовские “Чистилище” и “Рай”, пользуется меньшей популярностью, чем первая. Она важна для понимания концепции Гёте, но отличается аллегоризмом и символизмом, а не страстностью и “вкусностью” изображения жизни, как часть первая.

Оптимизм Гёте его идея единства познания и действия как смысла человеческой жизни и истории в ХХ веке также не раз подвергались сомнению. Казалось, что эта вера слишком простодушна, и страсть к познанию, воплощенная в науке, толкает человечество к гибели от страшного оружия или экспериментов с природой. Однако другие люди видят в той же науке единственное спасение от голода и болезней.

Чей вывод мудрости земной точнее? Вечный “Фауст” продолжает ставить вечные вопросы.

 

И другие: вечные спутники

Д. С. Мережковский метафорически называл великих писателей вечными спутниками. Противостоящий судьбе и мужественно принимающий на себя вину Эдип, страдающий от разрыва времен Гамлет, деятельный Дон Кихот, мыслящий Фауст, страстный Дон Жуан стали живыми героями, вечными спутниками человечества,

Перейти на страницу:

Похожие книги

Алхимия
Алхимия

Основой настоящего издания является переработанное воспроизведение книги Вадима Рабиновича «Алхимия как феномен средневековой культуры», вышедшей в издательстве «Наука» в 1979 году. Ее замысел — реконструировать образ средневековой алхимии в ее еретическом, взрывном противостоянии каноническому средневековью. Разнородный характер этого удивительного явления обязывает исследовать его во всех связях с иными сферами интеллектуальной жизни эпохи. При этом неизбежно проступают черты радикальных исторических преобразований средневековой культуры в ее алхимическом фокусе на пути к культуре Нового времени — науке, искусству, литературе. Книга не устарела и по сей день. В данном издании она существенно обновлена и заново проиллюстрирована. В ней появились новые разделы: «Сыны доктрины» — продолжение алхимических штудий автора и «Под знаком Уробороса» — цензурная история первого издания.Предназначается всем, кого интересует история гуманитарной мысли.

Вадим Львович Рабинович

Культурология / История / Химия / Образование и наука
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

«Тысячелетие спустя после арабского географа X в. Аль-Масуци, обескураженно назвавшего Кавказ "Горой языков" эксперты самого различного профиля все еще пытаются сосчитать и понять экзотическое разнообразие региона. В отличие от них, Дерлугьян — сам уроженец региона, работающий ныне в Америке, — преодолевает экзотизацию и последовательно вписывает Кавказ в мировой контекст. Аналитически точно используя взятые у Бурдье довольно широкие категории социального капитала и субпролетариата, он показывает, как именно взрывался демографический коктейль местной оппозиционной интеллигенции и необразованной активной молодежи, оставшейся вне системы, как рушилась власть советского Левиафана».

Георгий Дерлугьян

Культурология / История / Политика / Философия / Образование и наука