«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав

Уже одна юриспруденция, если она возродится, может сделать в своей более тесной области кое-что для истинного социального уравнения и социальной гармонизации. Во всяком случае, она должна так эмансипировать себя, чтобы отпала всякая традиционная зависимость; она должна позаботиться о том, чтобы со своей стороны помочь созиданию действительного права. Такая помощь, разумеется, мыслима в том лишь случае, если наперед уже будет принята высшая точка зрения, т. е. если будут иметь в виду право, стоящее выше законодательства, и даже не только это право, но и право, стоящее выше исторических фактов. Прежде чем, однако, мы подойдем ближе к этой перспективе и к нашим собственным выводам, мы должны еще рассмотреть более общие состояния и отношения, которых смысл весьма важен не только сам по себе, но и по своей интимной связи с индивидуальными частными отношениями, с их верховным значением.

VIII. Лицемерие и международное право

1. Понятие право уже в римские времена имело слишком нейтральный смысл; под ним часто без дальнейших разговоров можно разуметь и бесправие. И потому, если при обычном употреблении слова называют кратко правом объективные состояния, относящиеся и к праву, и к бесправию, то тут упускается из виду необходимое противоположение. Конечно, противоположность праву принадлежит к той же области знания, как и само право. Но если бы все уже не привыкли так к одностороннему способу выражения, и если бы не притупилось так значительно чутье к различиям, то производил бы комическое впечатление весь обычай говорить только о праве там, где сильный перевес имеется именно на стороне бесправия.

Нужно не только остерегаться обмана со стороны поневоле слишком абстрактного способа понимания и обозначения понятия; в указанном употреблении слова и понятия скрывается еще иногда значительная доля вредного лицемерия. Это случилось в особенности с так называемым международным правом, понимая под ним правовые отношения новейших народов. К древним противоречиям прибавились здесь еще религиозные противоречия из времен Средних веков и, в особенности, христианские противоречия. Лицемерная игра в филантропию дополнила собой в недавнее время это политическое лицемерие. Так называемое гуманизирование права войны стало сбивающим с толку лозунгом, в особенности со времени Женевской конвенции 1864 года. Отсюда именно произошла та ложная видимость, по которой выходит, что можно, будто бы, затронуть основное зло парой-другой ограничений второстепенных зол. Несколько большее урегулирование некоторых последствий военных ужасов – вот что только и получилось; но никакого иного эффекта не вышло из всех этих условий насчет пощады раненых и больных. В свое время, вскоре после первых серьезных испытаний на войне этого нового квазиправа, я исследовал подробно, как специалист дела, не только Женевскую конвенцию с ее предшествовавшей историей и влиянием, но параллельно также и вспомогательные к ней добровольные общества и их отношение к делу; притом я исследовал критически, т. е. подробнейшим образом, как мотивы, так и характер той и других.

В те времена, во всяком случае, еще можно было верить и предполагать, что уже если не государства вообще, то хоть те элементы и личности, что особенно старались выдвинуться при конституировании упомянутых прав на пощаду и вспомогательных учреждений, хоть эти-то элементы, говорю я, руководились мотивами истинной гуманности, достойными такого имени. Несколько осмотревшись в общем состоянии так называемого международного права и права войны, я увидел, что такое предположение сразу получило у меня несколько пробоин во многих местах, так что позднее, после ряда дальнейших опытов, я пришел в главном к противоположным выводам.

Эгоистические интересы, как, например, экстраординарные выгоды врачей и тому подобного персонала, уже в доктринах гуманности у женевцев оказывались преобладающими реальными побуждениями. И такой итог моих исторических и систематических правовых исследований не мог меня особенно удивить. Ведь и все-то международное право и право войны не было собственно не чем иным, как такой формулировкой права насилия, в которой преобладало влияние бесправия, как в обычаях, так и в заключениях мира, и в иных договорах! Какую же, сколько-нибудь значительную помощь могло оказать при таких обстоятельствах немножко меньшее пренебрежение к раненым, посредством которого хотели бороться с жестокостями войны, возросшими с развитием новейшей техники вооружений? В главном пункте дела остались такими, какими были раньше; единственная польза, которую принесло констатирование дурного положения вещей, состоит в следующем: стали решать специально, на основании особых опытов, то, что не могло быть принято без усилий или, по крайней мере, не могло быть принято с полной уверенностью.