КлаТбище домашних жЫвотных

На самом деле свет зажегся только в одном окне: на торце дома прямо напротив того места, где стоял Луис, прячась в сумраке среди деревьев. Через мгновение раздался резкий оклик:

— Фред, заткнись!

— А-в-в-в-У-У-У-У-У! — отозвался Фред.

— Заткни его, Сканлон, или я вызываю полицию! — крикнул кто-то с той стороны улицы, где стоял Луис, и он испуганно вздрогнул, сообразив, какой хрупкой оказалась иллюзия пустоты и безлюдности. Повсюду были люди, сотни глаз и ушей, и этот пес своим лаем мог нарушить их сон и тем самым лишить Луиса его единственного союзника. Чтоб тебе провалиться, Фред, подумал он. Чтоб тебе провалиться.

Фред опять подал голос; А-в-в-в-в он вытянул до конца, но едва собрался перейти к затяжному У-У-У-У-У-У-У, как раздался звук тяжелого удара, за которым последовал визг и скулеж.

Послышался тихий хлопок двери, а потом наступила тишина. Свет в окне дома Фреда погас.

Луису очень хотелось выждать подольше; разумеется, так было бы лучше — подождать, пока все не уляжется. Но время уже поджимало.

Он перешел улицу, прижимая сверток к груди, и направился к своей машине. Вокруг не было ни души. Фред молчал. Придерживая сверток одной рукой, Луис достал из кармана ключи и открыл багажник.

Гейдж туда не помещался.

Луис попытался пристроить сверток сперва вертикально, потом горизонтально, потом диагонально. Сверток не помещался никак. Можно было бы согнуть его пополам и запихнуть в багажник — Гейджу ведь все равно, — но Луис просто не мог этого сделать.

Пора ехать, давай, ты и так слишком долго испытывал свою удачу.

Но он стоял, растерянный, без единой ценной мысли, и сжимал в руках сверток с телом сына. Потом он услышал шум приближавшейся машины и, совершенно не думая, бросился к пассажирской дверце, открыл ее и засунул сверток внутрь.

Захлопнув дверцу, он вернулся к багажнику и поспешно его закрыл. Машина, которая его напугала, проехала через перекресток. До Луиса донеслись пьяные вопли. Он сел за руль, завел двигатель и уже собрался включить фары, как вдруг ему в голову пришла ужасная мысль. А вдруг Гейдж сидит спиной вперед, с коленями и бедрами, вывернутыми не в ту сторону, и его ввалившиеся глаза смотрят в заднее окно, а не в лобовое стекло?

Какая разница, отозвался внутренний голос с истерической яростью, вызванной утомлением.

Пойми уже: разницы нет никакой.

Разница есть. Она есть. Это Гейдж, а не тюк с полотенцами!

Он наклонился и принялся осторожно ощупывать брезентовый сверток, словно слепой, пытающийся понять, что за предмет перед ним. Наконец нащупал какой-то выступ, который мог быть только носом; Гейдж сидел правильно.

Лишь после этого Луис заставил себя включить передачу и поехал обратно в Ладлоу. Ехать было недолго, минут двадцать пять.

52

В час ночи у Джада Крэндалла зазвонил телефон, разорвал тишину в пустом доме и разбудил старика. Джад задремал, и ему снилось, что ему вновь двадцать три, он сидит на скамейке в бытовке железнодорожного депо вместе с Джорджем Чепином и Рене Мишо, и они передают по кругу бутылку виски — самогон, но с этикеткой, — а снаружи беснуется северо-восточный ветер, и его пронзительный вой заглушает все остальные звуки, даже грохот подвижных составов на железной дороге. А они втроем сидят вокруг печки, глядя на красные угольки за мутным стеклом, пьют виски и рассказывают истории — истории, которые носишь в себе годами, хранишь, как мальчишки хранят под кроватью свои неказистые сокровища, и приберегаешь именно для таких вечеров. Они были темными, эти истории, темными, как сама ночь, и внутри каждой из них светился крошечный красный уголек, а взбешенный ветер создавал им обрамление. Джаду было двадцать три года, и Норма была очень даже жива и здорова (хотя сейчас она наверняка легла спать; вряд ли она станет ждать, что он вернется домой в эту дикую ночь), и Рене Мишо рассказывал о еврее-разносчике из Бакспорта, который…

Тут зазвонил телефон, и Джад проснулся, резко дернувшись в кресле. Затекшая шея болела, и тяжесть всех этих шестидесяти лет, всех этих лет, отделявших тогдашние двадцать три года от теперешних восьмидесяти трех, разом обрушилась на него. А в голове билась мысль: Ты заснул, парень. Так у нас на железной дороге дела не делаются… И уж тем более сегодня ночью.

Он поднялся на ноги, кое-как распрямил затекшую спину и подошел к телефону.

Это была Рэйчел.

— Джад? Он вернулся домой?

— Нет, — сказал Джад. — Рэйчел, где вы? Такое ощущение, что вы где-то близко.

— Я уже близко, да, — отозвалась Рэйчел. И хотя ее голос действительно звучал ближе, в трубке слышался тихий гул. Это был шум ветра, где-то между Ладлоу и тем местом, где сейчас находилась Рэйчел. Сегодня ночью ветер просто взбесился. Этот звук всегда наводил Джада на мысли о далеких голосах мертвых, поющих какую-то свою песню. — Я на шоссе, на стоянке на въезде в Биддефорд.

— В Биддефорд!