Пьер Ренуччи

Клавдий: нежданный император

Venerium in auro bibitur, expertus loquor.

(Отраву пьют из золота, я знаю, что говорю.)

Сенека. Фиест

Пролог

X год до нашей эры. Прошло уже 20 лет с тех пор, как Антоний и Клеопатра, потерпев поражение при Акциуме и Александрии, покончили с собой. Их сын Октавиан, усыновленный Цезарем, стал единственным властелином Римской империи. Этот 32-летний мужчина слабого здоровья взялся преуспеть там, где отступали все реформаторы — от Гракхов до Цезаря. С середины II века до н. э. Рим переживал серьезный внутренний кризис. Если коротко, то затяжная война с Карфагеном разорила средний класс, бывший социальной основой Республики. Небогатые земледельцы, долгое время находившиеся в армии, уже не могли бороться с гигантскими латифундиями, сколоченными аристократией в их отсутствие. Этим новым пролетариям не оставалось другого выбора, кроме как идти в Рим и осесть там. Они влились в городской плебс, уже пополненный беженцами, согнанными с родных мест нашествием Ганнибала. Разрушение класса граждан нарушило гармонию равновесия, на которой зиждилась прекрасная и здоровая Республика. Она медленно умирала в судорогах скрытой гражданской войны, из которой никто не выходил победителем надолго. Ибо в этом распадающемся обществе власть отныне принадлежала полководцам, сумевшим поставить под свои знамена множество новых бедняков. Конечно, у легионеров было уже мало общего с солдатами-земледельцами былых времен. Они были добровольцами, профессионалами, которых интересовали только жалованье и добыча, получаемые в военных походах. Эти воины, преданные честолюбивым командирам телом и душой, проложат им — Марию, Сулле, Помпею, Цезарю — дорогу к личной власти, которую ни один из них не сумеет удержать.

Социальный кризис сопровождался не менее серьезным институционным кризисом. В результате военных завоеваний Рим оказался в ответе за огромную территорию, руководить которой стало не под силу учреждениям древнего города. Можно без преувеличений сказать, что Рим в той же мере грабил, в какой руководил. Умирающая республика жила в основном за счет «дойки» провинций, поскольку эмпирическая система правления без особой щепетильности смешивала политику и администрацию. Конечно, не все правители провинций были монстрами наживы. Кое-кто даже справлялся со своей задачей с честностью — тем более замечательной, что система к ней не предрасполагала. Эти люди были не профессиональными управленцами, а политиками, более занятыми своим «путем чести» в Риме, чем благополучием ненадолго вверенных им территорий. Но как раз карьера и поглощала много денег, потому что, вернувшись в Рим магистратами, они устраивали зрелища для народа и строили общественные сооружения. При таких условиях было очень соблазнительно воспользоваться пребыванием в какой-нибудь провинции, чтобы поправить свои финансовые дела в преддверии выборов и извлечь из этого личную выгоду. В довершение всех бед наместник оставался на своем посту не более года, а значит, должен был награбить как можно больше за короткое время, прежде чем уступить место коллеге, которым, разумеется, будут двигать те же мотивы.

Забрав всю власть в свои руки, Октавиан теперь должен был преобразовать государство. Не вдаваясь в подробности его правления, богатого перипетиями, скажем лишь, что главной его задачей было установить монархию, которая не напоминала бы ее внешне. Почему монархию? Поэтому что это единственный режим, способный объединить огромную империю из множества народов с разными обычаями и культурой, и единственный тогда способ добиться консенсуса. Республика прошлого, даже если бы она вдруг возродилась, уже не подходила созданному ею объединению. Рим больше не был городом, он превратился в мир. А почему не должно быть внешних атрибутов монархии? Потому что римляне (и вообще италийцы) монархию на дух не выносили. Как объясняет Цицерон в диалоге «О государстве», «из-за нестерпимого высокомерия одного человека — Тарквиния — само имя царя стадо ненавистным для нашего народа».