Клей

Конечно, Джонни нравились стремительно прорезающие Вселенную снопы звездного света и безграничные возможности, которые, казалось, они предполагают, однако он решил не говорить Катрин об этом. Слишком хлопотно было бы объяснять ей, что сейчас она находится в той части Шотландии, где делиться своими мечтами – это как делить один шприц на двоих: иногда вроде как и можно, но в итоге себе дороже. Кроме того, он уже готов был ее оседлать. Он повернулся к ней, губы их встретились. Пошатываясь, они двинулись к матрасу с покрывалом, и Насморк надеялся, что к моменту, как они туда доберутся, страсть его достигнет предела, когда ни сухие крошки, ни пятна студента-задроты уже не будут иметь существенного значения.

В полете

4.00

Стюардесса смотрит на меня с едва прикрытым ужасом. Тот еще пассажир: одежда загажена, голова обрита (для нормальной причи в пустыне слишком пыльно), и несет от меня химическим распадом и землей Нового Света. Лицо потное, все в грязи. Стюардесса смотрит на наманикюренного стюарда с тележкой, и тот, заметив меня, закатывает глаза. Несчастный, что сидит со мной рядом, весь прямо изогнулся от меня подальше. Я не в состоянии летать. Я вообще ничего делать не в состоянии.

Самолет зарычал, рванул; меня пришпилило к креслу, и вот мы в воздухе.

– У нас был воздух, Хелена, – слышу я пару раз. Это я же и говорю. Самолет выравнивается, и надо мной нависает другая стюардесса.

– С вами все в порядке?

– Да.

– Не шумите, пожалуйста. Вы мешаете другим пассажирам.

– Простите.

Я стараюсь не сомкнуть глаз, хотя поспать мне просто необходимо. Но как только они закрываются, я проваливаюсь в пиздец какое безумство: меня окружают черти и змеи, толпятся лица забытых и мертвецов, и я начинаю что-то нести, пока усилием воли не возвращаюсь в сознательное состояние, поддерживать которое нет никакой возможности.

Несведущий и осведомленный.

Несведущий никогда не сможет заставить осведомленного не принимать наркотики. Тут старик Кант Иммануил с Последними каннибалами[65] абсолютно прав: феномен и ноумен суть одно и то же, но каждый человек способен увидеть феномен только через призму собственного опыта.

Поэтому я и не забываю самый верный совет из тех, что давал мне мой старик: не доверяй трезвенникам. Это то же самое, что признать: я невежественный, узколобый задрот. Хорошо, если недостаток наркотиков они компенсируют блестящим воображением. Но если оно и есть, то прячут они его очень глубоко. Че…

ЧТО… надо мной склонилась тень.

– Чего желаете выпить? – спрашивает стюард.

Что?

Потребительский выбор против выбора реального.

Проблема – жажда, напиток – нужда. Что пить: кофе, чай, колу, пепси, вирджин, спрайт, диетическую, без кофеина, растворимый… пока ты соображаешь, этот мнимый выбор пожирает больший кусок отведенной тебе жизни, чем любой наркотик. Тебя пытаются запарить, что принятие подобных решений изо дня в день – это и есть свобода, жизнь, самореализация. Но все это хуйня, спасательный пояс, не дающий нам опизденеть от полного безумия этого ебанутого мира, который мы позволили слепить вокруг нас.

Свобода от бессмысленного выбора.

– Воду… без газа… – прокашлял я.

Сперва мне кажется, что я снова там, кислотная пыль в ноздрях, на губах, лице и руках, странно прохладный воздух, гудение баса издалека и голоса: визг, шепот и всякие вау.

УПС БОНГ

Но я в самолете с маленькими противными мишками.

Они пытаются стереть мой разум с помощью наркотиков. И вот теперь все это начинается снова: слабость, боли, спазмы и судороги соперничают с тем, что навыдумывали черти.

Но эти медвежата не отстают. Тот, что уселся в кресле напротив, особенно напирает.

ТЫ, СУКА, НАШ, МАТЬ ТВОЮ

ОТ ТЕБЯ В ЖИЗНИ НИКАКОЙ ПОЛЬЗЫ, КАРЛ, НИКОМУ

ТЫ НАС НЕ ОБХИТРИШЬ, СТАРИНА, МЫ ТЕБЯ ЗНАЕМ. МЫ ЧУЕМ ТВОЙ СТРАХ, ПРОБУЕМ ЕГО НА ВКУС

МЫ ЗНАЕМ, КАКОВ ТЫ – ТРУС, ГОВНЮК, ТВАРЬ БЕССМЫСЛЕННАЯ

РАБОТАТЬ ТЫ НЕ ЖЕЛАЕШЬ, ТВОЙ ОТЕЦ КОММУНЯКА ТОЖЕ НЕ ХОТЕЛ РАБОТАТЬ…

О боже…

А другой медвежонок вцепился мне в руку и кусает, это я, и зажигалка, я чиркал ею рефлексивно, но сигареты нет, и только обжег себе руку.

– Нет сигарет? Где курево…

– Что случилось? – спрашивает стюардесса.

– Сигареты есть?

– Здесь не курят! Это запрещено правилами гражданской авиации, – выпаливает она и удаляется.

Пиздец, помираю. На этот раз точно помру. Я просто не в состоянии даже представить себе, как я это переживу. Ох…

Нет.

Ты не умрешь.

Мы не умрем. Мы бессмертны.

Хуя с два; раньше мы так думали.

Да нет, помираем, еще как. Жизнь не продолжается. Она заканчивается.

Голли.

Эдинбург, Шотландия

8.26

Наши добропорядочные гости

Лиза была приятно удивлена, обнаружив, что фачится Терри просто блестяще. Они жарились почти всю ночь, но из-за гор кокоса не могли толком насладиться посткоитальной гармонией, когда влажные тела переплетаются конечностями и гулко ухают сердца. Но Терри этот дело свое знает, и даже когда ему надоедает быть изобретательным, своей здоровенной шишкой он может тыркать и тыркать, пока кровь из ушей не потечет.