Клеопатра

Он слабо забился в моих руках и умер. Так в последний раз встретились мы на земле с моим отцом Аменемхатом и расстались навсегда.

II

Последнее горе Гармахиса. — Он вызывает священную Изиду страшным словом. — Обещание Изиды. — Приход Атуи и ее слова

Я сидел на полу, неподвижно уставившись на мертвое тело отца, который жил, чтобы проклясть меня, уже проклятого и отверженного, пока темнота не спустилась вокруг нас и я очутился в мраке и молчании, наедине с мертвецом. О, какие это были ужасные часы! Воображение не может представить этого ужаса, никакие слова не опишут его! Еще раз в моем отчаянии я подумал о смерти. Кинжал мой был у пояса, я мог перерезать себе горло и освободиться.

Освободиться? Зачем? Чтобы предстать перед мщением богов и вынести их мщение?! О нет! Я не смел умереть! Лучше жить на земле и терпеть все муки, чем лицезреть все невообразимые ужасы Аменти, ожидавшие падшего человека. Я упал на землю и заплакал страшными слезами агонии — оплакивал невозвратное прошлое, плакал до тех пор, пока не иссякли мои слезы. Но из темноты, окружившей меня, не было ответа, только эхо вторило моим рыданиям! Ни одного луча надежды! Моя душа блуждала во мраке более непроницаемом, чем тот, который окружал меня; я был отвергнут богами и покинут людьми. Ужас напал на меня в этом уединенном месте перед величием смерти. Я встал и хотел бежать. Но куда мне бежать в этом мраке? Как найти дорогу в этих переходах, среди бесчисленных колонн? И куда бежать мне, не имеющему убежища на земле? Я снова распростерся на полу, страх все разрастался во мне, холодный пот выступил на моем лбу — и дух мой ослабел во мне.

В тяжелом отчаянии я начал молиться Изиде, к которой давно уж не смел обращаться.

— О Изида! Священная матерь! — вскричал я. — Отврати твой гнев и в твоем бесконечном сострадании ты, о всемилостивая, услышь голос скорби того, кто был твоим слугой и сыном, кто, по греховности своей, пал и потерял видение любви твоей! О восседающая на престоле славы, ты пребываешь во всем, знаешь все, все печали и горести земные, положи же твое милосердие на весы моих злодеяний и уравняй их! Взгляни, милосердная, на мою скорбь и умерь ее! Измерь глубину моего раскаяния и поток слез, изливаемых моей душой! О священная, кого мне дано было лицезреть во имя этого страшного часа общения с тобой, я призываю тебя! Призываю тебя таинственным словом! Приди и в милосердии своем спаси меня или в гневе твоем покончи с тем, что не в силах более переносить своего отчаяния!

Встав на ноги, я протянул руки и осмелился крикнуть страшное слово, которого нельзя произнести недостойно и не будучи наказанным смертью.

И скоро мной был получен ответ. В тишине я услыхал звук систры, возвещавшей о прибытии Славы, потом в дальнем конце комнаты увидел подобие рогатого месяца, слабо сиявшего во мраке, между золотыми рогами его клубилось маленькое темное облачко, в котором извивался огненный змей.

Мои колени подогнулись в присутствии Славы, и я упал на пол. Между тем из облака раздался нежный, чистый голос:

— Гармахис, ты был моим слугой и моим сыном, я услышала твою мольбу и призывы, которые ты осмелился произнести! В устах того, кто имел общение со мной, они имеют силу и власть вызвать меня из Аменти! Наш союз божественной любви разрушен, Гармахис, так как ты оттолкнул меня своими собственными деяниями. После долгого молчания я пришла, Гармахис, облаченная в ужас и, быть может, готовая к мщению, ибо не легко вызвать Изиду из ее божественных обителей!

— Порази, богиня, порази! — молил я. — Отдай меня тем, кто утолит твое мщение, я не могу долее выносить бремени моей тяжкой скорби!

— Если ты не можешь нести бремя скорби здесь, на земле, — получил я ответ, — то как вынесешь величайшее бремя, которое будет возложено на тебя там? Как придешь ты загрязненным и нераскаянным в мое мрачное царство смерти, где жизнь бесконечная? Нет, Гармахис, я не поражу тебя, ибо не гневаюсь на тебя, что ты осмелился произнести страшное слово и вызвать меня! Слушай, Гармахис! Я не восхваляю и не укоряю, ибо я воздаятельница награды и наказания, исполнительница повелений! Если я даю, то даю в молчании. Я не хочу усилить твое бремя жестокими словами, хотя ты — причина того, что Изида, таинственная матерь, останется только в воспоминании Египта. Ты тяжко согрешил, и тяжко твое наказание, я предостерегала тебя и во плоти, и в царстве Аменти. Но говорю тебе, есть путь к раскаянию, и твоя нога уже вступила на него, по нему ты должен идти с смиренным сердцем, вкушая всю горечь жизни, пока наступит искупление!

— Итак, у меня нет надежды, о священная?