Клеопатра

– Прошу тебя, сядь, – взмолилась она. – Сядь и выслушай, а когда выслушаешь и все узнаешь, делай со мной что хочешь. Слушай же. Я полюбила тебя с той несчастливой минуты, когда дома у дяди Сепа увидела тебя во второй раз в моей жизни. Ты даже не догадываешься, как сильна моя любовь. Подумай о том, как ты любишь Клеопатру, и удвой эту любовь, потом удвой ее снова, и тогда, быть может, ты поймешь великую силу моей любви. Я любила тебя, и с каждым днем все сильнее, пока вся моя жизнь не сосредоточилась на тебе. Но ты был холоден… Ты был даже хуже чем холоден! Ты видел во мне не живую женщину, а орудие, средство, которое может помочь тебе достичь цели – короны и трона. А потом я увидела – да, задолго до того, как ты сам это понял, – что волны твоего сердца неумолимо стремятся к тому гибельному берегу, к тем скалам, о которые сегодня разбилась твоя жизнь. А потом настала ночь, та ужасная ночь, когда я, спрятавшись в твоей комнате в башне, увидела, как ты выбросил мой платок и с любезными речами принял и сохранил дар моей царственной соперницы. И тогда мне – о, ты знаешь это! – мне стало так больно, что я открыла тебе тайну, о которой ты и не догадывался, но ты, Гармахис, в своей глупости лишь посмеялся надо мной! Я ушла, терзаемая всеми муками, какие только могут жечь сердце женщины, испытывая стыд, сгорая от позора, ибо уже не сомневалась, что ты любишь Клеопатру! Разум мой настолько помутился, что той же ночью я решила предать тебя. Но я все же удержалась и все думала: «Не сейчас, не сейчас! Еще все можно поправить. Завтра он одумается!» И наступило завтра, день, когда все было готово для великого, могущественного заговора, который должен был сделать тебя фараоном, и участники только ждут сигнала. И тогда я снова пришла к тебе – ты должен это помнить! – и опять ты отмахнулся от меня, как от чего-то совсем не важного, как от чего-то такого, что не достойно даже капли внимания. И я, зная (хотя сам ты этого не осознавал), что причиной тому была твоя любовь к Клеопатре, которую теперь тебе придется убить, я словно обезумела. Словно злой дух вселился в меня и полностью подчинил себе. Я перестала быть собой, потеряла над собой власть. Из-за того что ты насмеялся надо мной, я пошла к Клеопатре и рассказала ей о тебе, об остальных заговорщиках и о нашей священной тайне, чем обрекла себя на вечный позор и горе. Я сказала ей, что узнала обо всем из письма, которое ты якобы обронил.

Я застонал. Хармиона посмотрела на меня печально и продолжила:

– Когда Клеопатра поняла, насколько велик был заговор и насколько глубоки его корни, разветвленные по всей стране, ее охватило сильное волнение. Сначала она хотела бежать в Саис или тайно уплыть на Кипр, но я убедила ее, что все пути уже перекрыты и по дороге ее поймают заговорщики. Тогда она сказала, что подошлет к тебе убийц, и я не отговаривала ее, полагая, что она так и сделает, ибо в ту минуту я радовалась тому, что тебя убьют… Хоть и знала, что после этого выплачу свое сердце на твоей могиле, Гармахис. Помнишь, что я только что сказала? Месть – это стрела, которая часто разит того, кто ее пускает. Так и случилось со мной, ибо после того как я ушла, и до того, как ты явился к ней, она придумала другой, более коварный план. Боясь, что твоя смерть сделает пламя восстания еще яростнее, она решила, что если привязать тебя к себе, представить все так, будто ты оказался предателем, и тем самым оставить остальных заговорщиков в сомнении, это под корень подрубит основы заговора и устранит надвигающуюся опасность. Она ударила в единственное уязвимое звено могучего заговора, и… Нужно ли продолжать? Ты и сам знаешь, Гармахис, как она победила. Разящее копье мести, брошенное мной, опустилось на мою же голову. Ибо наутро я узнала, что мое преступление было напрасным, что мое предательство было приписано бедному Павлу, и что я погубила дело, которому поклялась быть верной, а мужчину, которого любила, отдала в руки распутной царице.

Она замолчала и низко опустила голову, но я ничего не ответил, поэтому она продолжила: