Клятва. История сестер, выживших в Освенциме

Многие из ушедших в армию местных ребят вернулись домой, однако Зосиного мужа среди них не оказалось. Мы не получали от Натана никаких вестей. Позже, уже в октябре, по почте пришла открытка с русской маркой. Зося протянула ее маме и стала ждать со сложенными у лица руками, словно читая молитву на шаббат.

Мама охрипшим голосом прочла вслух:

– «Дорогие мои! Там, где я сейчас, очень холодно. Люблю вас всех. Натан».

Мы молча разглядывали каждую щель в полу. Сестра прижала к себе детей и разрыдалась:

– Значит, он где-то в Сибири.

Жизнь катилась под откос: что ни день – то новая беда. Когда Гершель, младший сын Зоси, сильно расхворался и ему потребовалась операция, мы просто не знали, что делать. Новые законы запрещали евреям – даже детям – обращаться к врачу. Но поскольку Словакию Германия аннексировала, а не оккупировала, со словацкими евреями обращались все же не так сурово, как с польскими. В Словакии евреям дозволялось работать за деньги, их не заставляли носить звезду, и – самое главное для Гершеля – им разрешали лечиться у врача.

– Если получится перейти границу, то, наверное, мы легко найдем в Бардеёве дядю Якоба Шютцера. По крайней мере, там можно лечить Гершеля, – сказала Зося маме и папе. – Кто знает, куда занесло Натана и сможет ли он когда-нибудь вернуться? В Словакии я буду служить в лавке у дяди Якоба, пока не подыщу другую работу, а когда обустроюсь, то заберу к себе малышку Эстер.

– Я напишу брату, что ты приедешь, – согласилась мама, – и буду молиться, чтобы у тебя все получилось.

Слева направо Рена, Гершель, мама, Зося, Эстер, Данка

Добраться до дяди Якоба Зосе помогли фермеры, которые ездили в Словакию торговать на рынке. Она писала домой каждую неделю, передавая письма через наших друзей-гоев, которые по-прежнему свободно перемещались через границу. В одном из писем она сообщила, что Гершеля успешно прооперировали. Наши молитвы были услышаны.

Через несколько недель Зося написала, что ей предложили место экономки в Братиславе. Братислава – это другой конец Словакии, на границе с Австрией. Мама переживала: это ведь так далеко! Гертруда уже живет в Америке, а теперь и Зося уезжает? У мамы оставались только мы с Данкой.

Она обнимала нас и все повторяла:

– Но ведь Зосе так будет лучше, правда?

Мы ее успокаивали, как могли.

– Да не волнуйся, мамочка! Мы же с тобой. Мы тебя не бросим.

Мы с Данкой трудились в поте лица – бывало ложились только в полпятого, ведь нам пришлось вести еще и Зосино швейное дело. Я стала известной в нашем селе белошвейкой. Как-то в воскресенье, когда я сидела за машинкой, в окно постучали, и я увидела, что там, улыбаясь мне, стоит австрийский офицер.

– Я офицер Йокш, – представился он. – Можешь пошить мне две наволочки? – Я была потрясена. Он не командует, а спрашивает. Через неделю он пришел за ними, похвалил мое мастерство, заказал еще пару наволочек и заплатил несколько монет.

Я бросилась через весь дом показать деньги маме.

– Австрийский офицер заплатил мне за наволочки!

Мама изумленно уставилась на монеты.

– Ты чудо, Рена. При всех наших невзгодах к тебе добры даже те, кто обычно с нами жесток, как только тебе это удается? – Она обняла меня и спрятала монеты в чайник, где хранилось все ценное. Но главную нашу ценность – Талмуд – мы спрятать не догадались.

В начале ноября нам приказали отнести Талмуд, Тору и другие священные еврейские книги в храм. Отец понес наше самое ценное имущество немцам, а мы сидели на ступеньках фермы в ожидании и молитвах. И тут воздух наполнился запахом горящей бумаги и кожи. Мы не смели покинуть дом и пойти посмотреть, что там происходит. Наконец на склоне появилась одинокая фигура. Папа? Мы насилу его узнали. У него больше не было ни пейсов, ни бороды. Увидев его, мама расплакалась.

– Ой, папочка, что же это? – причитала она.

– Немцы приказали сложить книги в кучу и выстроиться в ряд, – начал рассказывать папа. Он и остальные мужчины, ошеломленные, стояли перед грудой растопки и манускриптов.

Один из офицеров объявил:

– По нашим законам евреям не полагается носить эти нелепые букли и бороды. Каждый стоящий здесь или побреется, или будет расстрелян! – Размахивая ножницами, словно шпана выкидными ножиками, солдаты приказали мужчинам снять шляпы и принялись методично состригать пейсы и бороды.

Затем один из солдат запалил факел, и через пару мгновений злые искры стали превращать страницы книг в пепел.

– Вам запрещено молиться и посещать храм! – Последняя страница указа зачитывалась уже над бушующим пламенем. – Вам запрещено отмечать еврейскую субботу и жечь свечи по пятницам.

Папа вместе с другими мужчинами беспомощно смотрел, как огонь пожирает их веру.

* * *

Через несколько дней за окном моей швейной комнаты послышался знакомый голос офицера Ганса Йокша. Я вышла и отдала ему заказанные наволочки, опустив, как положено, взгляд в знак почтения и вежливо поклонившись стоящему рядом другому офицеру.

– Рена, пригласи нас к себе, – промолвил Йокш.