Клятва на верность

Возразить было нечего. Каждый из присутствующих в камере был достаточно опытен, чтобы понимать, к чему может привести покорность. Всегда так было, кумовья гнули свое, зэки сопротивлялись. Пример ссученных показывал, что не всегда победа была на стороне осужденных. Тем более требовалась стойкость в борьбе не только за свои права, чаще всего в этой борьбе ставкой была жизнь.

— Что же ты предлагаешь, мальчуган? — спросил один из сокамерников, у которого через рваную дыру в тюремной робе под одной из ключиц виднелась большая восьмиконечная звезда отрицалы.

— Подумать надо, — спокойно ответил Варяг, не реагируя на обидного «мальчугана». Сейчас было не до этого. — Ясно одно, что если не оказать сопротивления, то нам каюк. Так что надо нам просто договориться, как будем отбиваться.

— И чем? Голыми руками?

— Я же говорю, думать надо. Может, прутья из кроватей можно выломать. Чем угодно можно отбиваться. А у меня найдется кое-что получше.

Варяг разжал ладонь и показал короткое толстое шило. В другое время вид этого маленького кусочка металла не произвел бы ни на кого особого впечатления. У многих в зонах были заточки повнушительнее, делали в цехах и ножи, причем разного вида и назначения. На то и станки в цехах. Но каким образом Варяг смог пронести сюда шило — это было загадкой. Их же обыскивали перед отъездом, обыскивали и по приезде сюда. Наконец во время мытья в бане их одежду перетряхивали, прощупывая все швы, так что по идее пронести с собой заточку даже такого малого размера было совершенно невозможно. Варяг видел, как морщились лбы сокамерников в попытке разгадать эту загадку. Тщетно. Лишь два человека из присутствующих — те, что были с ним в прежней ИТК, — не удивлялись. Варяг уже приучил своих товарищей к тому, что может исхитриться на многое. Даже на то, что другим и не снилось.

Весь вечер и всю ночь камера удивляла вертухаев спокойствием и тишиной. Доложили майору Степанову, но он рассудил, что удивляться нечему, досталось, видно, хорошо, раны залечивают, затаились до завтра.

И впрямь затаились. Сначала добились того, чтобы охрана пореже заглядывала в камеру. Действительно, чего было смотреть — кто читал, кто занимался перевязкой — порядок был полный. Но под прикрытием этой тишины и этого спокойствия в камере срочно выламывали прутья из спинок кроватей. И все это в полной тишине, чтобы не звякнули.

Первый прут — первая победа. Тут же расковыряли матрас и добыли ваты. Сделав из ваты жгутики, укрепили прут обратно. Теперь главное — чтобы случайно не упал до прихода янычар. Трудились не жалея сил, но и кровати были на редкость крепки. Удалось еще только один прут выломать — плохо был приварен.

Ну и то хорошо.

И вот что странно: зэки знали, что на следующий день им не поздоровится особенно, но общее настроение неуклонно повышалось. Уже само решение сопротивляться заставило зэков уважать себя. Но никто и не заблуждался, во что выльется им их сопротивление, были готовы ко всему.

Напали утром. Сразу после завтрака тяжело щелкнул замок двери, и в камеру ворвались шесть человек в масках.

— Всем на пол! Лежать! Руки за голову!

Никто не подчинился. Как и было задумано, все вскочили и встали шеренгой. Двое выхватили прутья из гнезд и стали за спинами товарищей, чтобы оружие сразу не было замечено. Варяг, сжимая в кулаке заточку, сделал шаг вперед:

— Катитесь-ка отсюда, черносотники!..

Спецназовцы бросились вперед. Они совершенно не ожидали серьезного сопротивления, потому вначале действовали без всякого опасения. Один, высокий, с почти прозрачными светлыми глазами, оказался рядом и сильно размахнулся дубинкой, чтобы с полной амплитудой обрушить свое оружие на голову Варяга.

Ему не удалось ударить: зэк пригнулся и вдруг, коротко взмахнув рукой, вонзил что-то острое в плечо нападающего. Дубинка выпала из руки ослепленного болью бойца, он непонимающе смотрел, как кровь волной заливает его рукав. Он даже не видел, как Варяг подхватил его дубинку, а потом было уже поздно: ослепляющий удар прямо по глазам отбросил его назад, к дверям, потом еще раз, уже по горлу, еще, еще. Он уже не видел, не мог дышать — лежал, задыхаясь, открывая рот, как рыба, выброшенная на берег, как рыба, оказавшаяся не в своей стихии, он был сломлен.

Варяг едва не увлекся; кто-то страшным ударом по голове чуть не оглушил. Ближайший янычар ногой выбил у него из рук дубинку, примерился нанести удар ботинком в челюсть, но Варяг, перехватив ногу, вонзил заточку в бедро, потом еще раз, кажется уже в живот, во всяком случае, 15-сантиметровое острие входило почти полностью. Все мелькало, враги сменяли друг друга с быстротой, немыслимой в обычной жизни, но он как-то успевал ориентироваться. Вдруг увидел отрешенный взгляд Хазара — одного из тех парней, что начали бой с прутьями от кровати. Человека три янычар безжалостно прыгали на нем, меся ногами, наверное, уже ничего не чувствующее тело. Варяг схватил попавшийся под руку табурет и изо всех сил кинул его в голову ближайшего врага. Но тот сумел увернуться.