Кликун-Камень

— Не только рабочие проснулись. Знаете, что рабочий — брат крестьянину. Их одинаково давят.

— Постой-ка, Иван Михайлович, помолчи… — распорядился в этот раз мужик с пегой бородой и огляделся, выдернул взглядом из толпы молодого парня: — Ты, Егорша, посмотри за дорогой. Покарауль. Я потом все тебе расскажу.

Парень скрылся, мужики плотнее придвинулись к Малышеву.

— Ну, говори… Все говори.

Тот рассказал о том, как крестьяне некоторых районов Урала начали захватывать помещичьи земли, леса, луга.

— В районе Каслинского завода башкиры захватили заводской лес. В Монастырской волости, Верхотурского уезда, крестьяне объявили, что земли, которыми они пользуются, принадлежат им, а не горнозаводчику, и отказались платить арендную плату.

Иван достал из кармана старый номер «Искры», бережно развернул на коленях, прочитал:

— «Администрация дачи графа Строганова начала борьбу с порубками в лесах. Крестьяне громадной толпой двинулись, лесную стражу разогнали. В результате восемнадцать человек сидит в Перми, остальные по уездным тюрьмам…»

Малышев пытливо оглядывал толпу:

— Все уже понимают, что если у них отобрать землю, леса и небо, то жить нельзя. А у нас здесь Кислов задавил людей… а Филат Реутов шпионит… Сколько вы им должны?

— Да что там! Работаем от зари дотемна за долги!

— Начнем и мы. Большой путь с первого шага начинается, — заговорили мужики.

…Первое мая. С верховины текли ручьи, умывая землю. Речки вздулись, тайга струила хмельной запах. Летели косяками птицы.

Дети кричали:

— Весть несут! Весть несут!

Костлявые коровы бродили по дорогам.

По реке Тагилу шли лодки одна за другой, переполненные людьми. Кое-кто крадучись пробирался берегом, углубляясь в лес.

Было приятно Ивану и жутко от сознания, что делаешь что-то опасное и вместе с тем хорошее.

Пикеты — неожиданно возникающие из кустов парни — у каждого спрашивали пароль. На поляне, у костра, слышались голоса:

— Вот он, Иван-то Малышев!

— Это он…

— Совсем молодехонек!

— Ему верьте!

Эти слова обязывали. Сердце переполняла надежда.

Вскинув голову, Иван произнес:

— Товарищи!

На поляне стало тихо, точно и люди, и высокие кедры сдвинулись ближе, образуя плотный круг.

— Цель у нас с вами высокая, благородная… И чтобы ее достичь, надо понять, что силой мы будем тогда, когда объединимся!

В глазах людей он видел: его понимали, ловили и разделяли его мысли.

Сорвав с себя красную косынку, Стеша взмахнула ею и затянула:

Смело, товарищи, в ногу!

Кочев Евмений выкинул красное полотнище, и оно зашелестело над головами. В голове Малышева забилась радостная мысль: «Начали! Начали!»

Люди пели:

Все, чем держались их троны,Дело рабочей руки!

На каникулы Иван уехал домой.

Молча смотрел он на мать, обняв ее за плечи. Ссутулилась, подряхлела Анна Андреевна. Губы ее высохли, собрались оборочкой. Теперь ее лицо напоминало Кирилла Петровича. У того тоже рот был собран в мелкие складки, как будто бледно-розовый цветок гвоздики.

В день приезда Иван направился по любимым местам — к Туре, к Кликун-Камню. Но что-то беспокоило его. Раза два оглянувшись по сторонам, он заметил притаившегося за углом высокого человека в соломенной шляпе.

«Понятно… Маевку в Фоминке помнят».

Верхотурье менялось. Ощущение, что дома врастали в землю, а улицы становились уже и короче, каждый раз в последние годы огорчало Малышева.

В гору поднималась девушка. Ведра, полные воды, на коромысле клонили ее к земле. Красивое чернобровое лицо искажено напряжением, покрыто потом.

— Помочь вам?

Чернобровая метнула на Ивана злой взгляд и прошла мимо. Но к ней немедленно подскочил человек в соломенной шляпе:

— Что он тебе сказал?

«Тоже! Такого верзилу следить за мной заставили: его за версту видно! — Иван ворчал на себя: — А я-то — хорош! Хотел помочь девушке! Да ее родители изобьют: на людях с парнем остановилась. Неволя, неволя и порабощение на каждом шагу. Порабощение и ханжество! И долго, очень долго от этого человеку не освободиться! Даже когда мы свергнем царя, полное освобождение людей придет не сразу. Начнется другая борьба. Борьба за человека, за его выпрямление, за освобождение от вековых привычек, от предрассудков. И кто знает, не будет ли та борьба труднее этой?!»

К Кликун-Камню Малышев не пошел, чтобы не показывать верзиле место собраний. Повернул к дому. Шпик, прикрываясь шляпой, следовал за ним по пятам.

У Маши заплаканы глаза. Иван увлек ее в огород.

— Что с тобой, сестра?

— Ничего, — сквозь сжатые зубы произнесла она. А глаза медленно наполнялись слезами.

— Нет, ты мне скажешь, дорогая.

Маша покачала головой. Все они такие, Малышевы: бодры, веселы, откровенны, только в горе замыкаются, уходят в себя, чтобы не ранить никого.

Встревожила Ивана Михайловича и мать. Она что-то знала, ее глаза испуганно следили за дочерью.

— Что с сестрой, мама?

Анна Андреевна вздохнула:

— Да ничего…

— Нет, мама, ты знаешь… скажи…

Мать всхлипнула:

— Не хотела я тебя тревожить, Ваньша.

Внутренне сжавшись весь, он уже не просил, а требовал:

— Говори.