Кликун-Камень

Вессонов впился взглядом в лицо Кобякова. Потом согласно кивнул Малышеву:

— Я понял, Михайлыч, все… И кое-что еще…

Давыдов вставил:

— У нас есть партийная директива: бойкот этих комитетов. Мы будем принимать участие в выборах выборщиков, чтобы легально разоблачать эти комитеты.

— А по-моему, — участвовать в них! — вступил в разговор Кобяков. — Рабочие группы в них будут организующим центром!

Давыдов сидел неподвижно, уткнувшись подбородком в грудь, сложив руки на коленях. Говорил медленно, от гнева перехватило дыхание:

— Это на предательство похоже.

— Будем на них опираться и возродим рабочее движение. Смотри-ка, начиная с войны, оно глохнет. Нет, я, например, войду в рабочую группу, — убежденно продолжал Кобяков.

Насмешливая улыбка скользнула по лицу Малышева, застыла в глазах.

— Это похоже на измену, Николай прав.

Кобяков ушел, хлопнув дверью.

Вайнер сердито проворчал:

— Считает себя умнее всех!

— Как все тупые и ограниченные люди, — вставил Давыдов.

— Надо очистить нам организацию от всякой швали!

— А мне вы дайте дело, да потруднее. Справлюсь я… — неожиданно заявил Вессонов, вскинул глаза на товарищей.

— Дадим, — ответили те.

Дома Иван рассказал Наташе о Кобякове — с насмешкой, о Вессонове — с гордостью. Они молчали. Нужно вывести, наконец, жену из этого состояния. Иван вполголоса запел:

Тяжело, братцы-ребята,Тяжело на свете жить,Зато можно ведь, ребята,В вине горе утопить.В утешенье нам даноМонопольское вино.

Наташа спросила скупо:

— Откуда это?

— Пьяный пел.

Наташа видела, что муж после болезни все еще не оправился, бледен и худ.

— Посиди дома хоть вечер…

— К солдатам на плац надо, — сказал он, одеваясь. — Посмотрю… как там сегодня…

— Отдохнуть тебе надо. Взгляни на себя, серый весь.

Эта забота была неожиданна и приятна.

— Да что ты, я здоров, смотри! — Он схватил ее, закружил. — Видишь?

— А может, я с тобой пойду?

— Нет, Натаха, это сложно…

Он шел по улице и думал о том, что сегодня Наташа хорошая, прежняя, хоть какая-то тревога и живет в ней.

Моросил мелкий дождь, совсем осенний. Иван Михайлович удивился: «Разве уже прошла весна? А может, и лето прошло?» — И оттого, что жизнь такая стремительная, бурная ему стало весело.

На плацу был перерыв между занятиями. Солдаты не первый раз видели Малышева и сразу же окружили его, наперебой начали рассказывать:

— Утром здесь кто-то к столбу прибил фанерный щит, а на нем написано: «Долой самодержавие! Долой войну! Да здравствует революция!»

— Неужто? — удивился Малышев.

К солдатам бежал командир. Они оттеснили Ивана Михайловича к лесу, плотной стеной оградили его.

— Уходи, мы его задержим!

Снег дружно обложил город сугробами, облепил окна. Снова удивился Иван тому, что вот и зима подкралась незаметно.

«Изволите исподтишка нападать, сударыня? — шептал он, радуясь морозу, как радовался каждый год и теплу, и звонкой весенней капели. — Втихаря? А нам не страшно!» — Он сдвинул шапку на затылок, расстегнул пальто и бодро вытаскивал из суметов ноги.

«Мы вот завтра организационное совещание проведем… Уже приехали товарищи из районов. Обсудим итоги Циммервальдской и Кинтальской конференций. Изберем временный комитет по подготовке нашей местной конференции… Зима ли, осень ли, у нас все идет своим чередом! Трудно, но зато нам все ясно. Мы свою линию знаем!»

Ничто не напоминало так Фоминку, как зима: заносы, хруст снега под ногами, мороз — дыхание захватывает, ряженые, тройки на масленой. «А что, если и сейчас? Дать всем отдохнуть хоть час… снять напряжение, а? Если бы в лес! Встретить Новый год. Трудно достать лошадей? Да неужели наши орлы лошадей не найдут? Найдут…» — Решение окрепло: под Новый год по лесным дорогам жандармов не будет!

Малышев посмеялся над собой: осталось еще в нем ребячество, еще может вести разговор с зимой, как когда-то вел его с давно умершей Надеждой Половцевой, мечтать.

Встречные оглядывались на него с улыбкой. Вот и Вычугов широко улыбнулся ему.

— Слушай, друг Костя, организуй для нас завтра, под Новый год, пары три лошадей!..

— Для чего, Иван Михайлович? Не масленая ведь…

— Выедем к Деду Морозу. Новый год встретим…

Простое русское лицо Кости вспыхнуло от готовности помочь.

— Будет сделано, Иван Михайлович. Только, чур, я на одну пару — вместо кучера.

— Идет. Лошади чтобы — огонь, кошевки ковровы…

Подмигнув друг другу, «заговорщики» разошлись.

…Как раздобыл лошадей Костя, Малышев так и не узнал. Но лошади были и купеческие, и ямщицкие.

…Бубенчики на лошадях весело звенели. Одна пара за другой мчались по блестящей дороге.

Морозная ночь сияла, зажигалась звездами. Вокруг полного месяца кружилась пелена.

Иван ехал в первой кошеве.

Наташа ехала в последней. Сама правила.

Приникнуть бы сейчас к нему и молчать под серебряный звон бубенчиков, под быстрый скрип полозьев. Ехать и ехать, глядеть на звездное небо, на звездный снег.