Клинки и крылья

«И много бы ты потеряла?…» — хотелось спросить Альену, но он сдерживался. Вместо этого уже дважды интересовался, почему же «славный» Турий сам охотно живёт под крылышком тауриллиан. Тааль в такие моменты краснела, бледнела, возмущалась, пускалась в объяснения о тёмных чарах, долге, свободе, боли кентавра от утраченного садалака (как понял Альен — чего-то вроде клана агхов или просто разросшейся семьи)… Ничто из этого не звучало убедительно: любому принуждению можно сопротивляться, если ты этого хочешь.

И можно не сопротивляться — если ты этого хочешь, опять же. Это была одна из немногих истин, в которые Альен пока что действительно верил.

Но всё меньше их оставалось, подобных истин… Особенно в последние месяцы.

И вообще: чем больше Альен узнавал Тааль-Шийи, тем больше к восхищению (или, скорее, мягко-дружескому любованию) её чистотой примешивалось тёмное, глумливое желание эту чистоту превозмочь. Показать ей, наконец, правду, сбить с полёта на землю — скверную, жирную от грязи, пропахшую мертвечиной, но реальную… Тааль будто всю жизнь наслаждалась тем мигом, который Альен пережил во время полёта на драконице или в детстве, когда впервые прочёл поэму о Лааннане. Это было, с одной стороны, по-своему мило, с другой — отдавало чем-то непозволительным… Ни один король или лорд в Обетованном, пожалуй, не был так светел душой и счастлив, как эта девочка. Да что там — ни один из Отражений в Долине, несмотря на магическое искусство и неутолимую жажду независимости…

А ты завидуешь, верно? Завидуешь тому, что давно не способен так жить?…

Альен вздрогнул; поблизости, за пахучими кронами кипарисов, раздавались тихие голоса и стук дерева об дерево. Он надеялся, что никого не встретит в глубине рощи в такой жаркий, предполуденный час, но потом вспомнил: по пути ему уже попадались сородичи Турия. Трое кентавров беседовали у входа в рощу, а женщина-кентавр (да-да: раньше он и не мечтал, что когда-нибудь такое увидит) там же кормила новорожденного сына. Нижняя часть тела матери принадлежала молодой, изящной вороной кобыле с тонкими ногами и мощным крупом; верхняя — белокурой женщине, губы которой изгибались в мечтательной и упоённой, типично материнской улыбке. Сын (сначала Альен подумал: жеребёнок, — но потом старательно исправился), ещё не твёрдо стоя на своих четырёх, нырял головой ей под живот, чтобы нащупать соски.

Ни женщина, ни её дитя не прервались и никак не отреагировали на близость Повелителя Хаоса, хотя обычно все местные создания ещё издали чувствовали его. Разноцветные Двуликие-лисы, от которых Альен узнал о волчьей голове Хелт, начали тявкать и беспокойно сбиваться в стаю, едва он оказался рядом; русалки покидали озёрную гладь, чтобы вновь смотреть на него с молчанием загадочным, как сама вода; а от боуги, завтракавших в том зелёном зале, Альена явно скрыли только чары невидимости… Так, наверное, действовали силы Хаоса; но тут они почему-то оказались беспомощными. Женщина-кентавр просто не считала нужным тревожиться или бояться его: она была слишком поглощена собственным продолжением, маленькой жизнью, познающей мир.

Это зрелище тронуло Альена, но не заставило надолго отвлечься надолго от распутывания клубков в собственной голове (причём скорее там клубки паутины, чем ниток; права была леди-мать…) В конце концов, если он не распутает их как следует, Хаос воцарится в Обетованном окончательно, а эта парочка не вкусит больше жизни со свободным сознанием.

А может, и просто жизни — если чем-нибудь не угодит всевластным, сиятельным тауриллиан…

В просвете между деревьями Альен увидел двух кентавров, в одном из которых сразу узнал Турия-Тунта. Гарцуя по шелковистой траве, он упражнялся — дрался на посохах с гнедым товарищем; изредка за ударом следовала пара вялых фраз на родном языке. Альен невольно загляделся на умелую, скупо-точную технику кентавра: он отражал любые удары, перехватывая посох то двумя руками, то одной, и вращал и размахивал им так свободно, точно в запястьях и пальцах у него не было костей. Сам Альен не любил посохи, предпочитая мечи, а ещё лучше — боевую магию. С тех пор, как он вник в неё, оружие стало казаться ему чем-то чересчур, до брезгливости примитивным; так эль в северных трактирах трудно воспринимать после изысканных вин Кезорре… Но жизнь заставляет и заново привыкать к элю, когда нужно, — поэтому Альен ещё в Кинбралане научился неплохо владеть мечом и копьём (как полагается любому лорду-наследнику), а во время странствий освоил вдобавок лук и новомодную кезоррианскую рапиру, тонкую, словно жало.

Точно: вот что ему напомнил тот синеватый меч из Храма. Рапиру. Мощь двуручника сочеталась в нём с её лёгкостью — незабываемые ощущения… Альен изумлённо поймал себя на том, что, наблюдая за поединком кентавров, думает об оружии совсем не с презрением.

— Присоединяйся, если угодно, Повелитель Хаоса, — вдруг негромко позвал Турий на одном из наречий тауриллиан — том самом, что походило на устарелый ти'аргский. Турий опустил посох и стоял теперь напротив тяжело дышащего гнедого.