Клинки и крылья

— У тебя такое серьёзное лицо, когда ты делаешь это, — сказал Альен, бросив в воду плоский камешек. Послышался плеск, и на усыпанный мелкой галькой берег выбралась толстая неповоротливая лягушка. — Можно подумать, что это уже обряд.

— А это и есть обряд, — ответила Тааль, в который раз с тоской чувствуя, что говорят они всегда не о том. Вечно оставалось что-то безумно важное, самое главное — а они оба бежали от этого. Не страх, не стыд, не равнодушие — нечто иное, неназываемое, удерживало в рамках пустых намекающих фраз. — Всё, что происходит. Разве нет?

— Может быть, — помедлив, ответил Альен; тень от ресниц легла ему на щёки, и тонкие морщинки собрались в углу глаза. Тааль хотела коснуться его виска, но остановила начавшую подниматься руку.

— Ты устал.

— Да, — он чуть прогнулся в спине, а потом внезапным, кошачьим движением улёгся головой ей на колени. Тааль вздрогнула и осторожно отложила табличку: она уже знала, что бесполезно работать в этой всевластной слабости, когда даже собственное имя кажется бессмысленным набором звуков. — О чём ты думаешь?

Тени плясали по лицу Альена, по суставам длинных светло-бронзовых пальцев, по вальяжно подогнутой ноге. Мучительно было всматриваться в каждую его чёрточку, мучительно — чувствовать его тёплую тяжесть и позвонки шеи под тонкой тканью. Тааль сглотнула сухое першение, пытаясь пережить эту проклятую, лишающую сил истому в животе.

— О том, что ты скоро уйдёшь.

Он тихо рассмеялся.

— Я обычно думаю об этом, когда происходит что-то неприятное. Мол, скоро ведь оно кончится, можно и дотерпеть.

— Я тоже. Но это другое, — она умолкла, не зная, как объяснить ему, и боясь показаться глупой.

Как объяснить, что умоляешь каждое мгновение чуть-чуть задержаться — и вместе с тем чувствуешь, как время прошивает тебя, с тупой злобой великана крошит в горсти… Они оба не бессмертны. Хоть что-то сближает их в бездне сводящих с ума различий.

— Я понял… Но ведь я приду снова. Тебе не нужно так бояться.

— Кто знает, — выдохнула Тааль, губами едва касаясь горячей кожи его лба. — Кто знает, господин мой.

Альен зажмурился.

— Я же просил не звать меня так, — прошептал он, но без раздражения или досады; наоборот, Тааль уловила те самые гортанные нотки, которые слышала в своих снах. — Ты поклоняешься мне как богу. Так нельзя.

Нельзя, тут не поспоришь… Но не поспоришь и с тем, что всю жизнь он искал именно такого поклонения, что жаждал его. Может, эта жажда и погнала его за океан. Тааль могла считывать её так же легко, как направление ветра по узору облаков.

Хаос в Альене желал этого — и, чтобы угодить ему, Тааль бросалась во грех, отказываясь от свободы, данной по праву рождения. Отказываясь от крыльев.

— Но ты не запрещал мне, господин мой, — осмелилась сказать она, дрожа, с наслаждением купаясь в собственном рабстве. — И тебе нравится.

— Мне нравится, — эхом не то сказал, не то простонал он, и приподнялся навстречу.

…У берега озеро было усыпано белыми, ослепительно-белыми кувшинками с желтизной в чашечках. Ночью кувшинки закрывались, чтобы дожидаться нового восхода.

Утром Тааль подозвала к себе тауриллиан по имени Сен-Ти-Йи.

— Повелителя Хаоса не будет три дня, Тааль-Шийи, — прохладно сообщила она; Тааль не поднимала головы, боясь заглянуть в нечеловечески прекрасное лицо с тремя глазами. — Он просил передать это тебе и Ривэну, дабы вы не искали его и не тревожились.

Тааль застыла, сама не своя от горечи и обиды. Альен даже не посчитал нужным предупредить её сам? Если знал, то почему не сказал вчера?…

— А… А где он, бессмертная?

Сен-Ти-Йи улыбнулась. Тааль заметила, что к одному из её чёрных рожек лентой игриво привязана кувшинка.

— Улетел в Молчаливый Город на драконице Андаивиль. Мы давно обещали ему встречу с одним старым другом… Ты, кажется, знакома с мастером Фаэнто?

ГЛАВА XVII

Дорелия. Лагерь альсунгцев под Энтором — окрестности Энтора (Белый камень)

— Левее, — сказал сотник Увальд. Дорвиг сдвинул руку на щербатом складном столе, но не нащупал ничего, кроме той же доски. Из его горла вырвался утробный рык.

— Нет, ещё левее, — спокойно прибавил Увальд. Он был ещё молод; Дорвиг превосходно помнил его жидкую бородку и передние зубы, по-заячьи забавно выдававшиеся вперёд… Помнил, но не видел. — Теперь немного вперёд, на меня. Вот так.

Дорвиг наконец сжал в кулаке оловянный шарик и вздохнул. Упражнения такого рода придумывал для него ти'аргский лекарь Велдакир, и Дорвиг всё ещё не понимал, чего в этих изобретениях больше — желания помочь или лишний раз поиздеваться над его немощью. Фантазия пленного лекаришки оказалась неистощимой: с предметов покрупнее, вроде мисок, кружек и палок, они перешли на лоскутки ткани, оловянные кубики и вот такие шарики чуть больше горошины.