Клирик

Некоторое время я просидела под раскидистыми кустами, напоминающими земную акацию, в надежде укрыться от чужого взгляда. Но тщетно — он находил меня и, вцепляясь с новой силой, все дольше и дольше не отпускал. Напрасно я оглядывала окрестности в попытке определить, откуда на меня смотрят. Даже попробовала найти объяснение этому ощущению, но безуспешно. В итоге плюнула и, списав все на нервное потрясение, продолжила путь.

На закате, шатаясь от усталости, я все же решила остановиться. И тут меня скрутило, да так, что чуть не заорала от невыносимого чувства одиночества. Нахлынувшее ощущение оказалось столь сильным и острым, что терпеть его не было никаких сил. Я не понимала, отчего оно, откуда? Почему? Но чувствовала себя так, словно у меня душу вынули и выбросили. Мне хотелось выть от невозможности бороться с этим. Сердце бухало в груди бешеными неровными толчками, а грудину, казалось, вывернули наизнанку, и теперь опытный палач тянет из меня жилы одну за другой.

Прямо на том же месте, где стояла, сначала упала на колени. А потом свернулась клубочком и замерла, пытаясь унять боль. Но тщетно. Она не желала уходить, продолжая раздирать на части, рвать на кусочки и вгрызаться в окровавленные ошметки.

Лишь когда солнце наполовину ушло за горизонт, я пришла в себя и, с трудом распрямив затекшее тело, встала на ноги. Быстро перекусив, — в сгущающихся сумерках разводить костер не было сил, — я пыталась осмыслить, что же со мной произошло. Первым делом полезла в сумку и достала книгу. Вдруг удастся разобраться в случившемся?

Однако ничего не получалось: буквы скакали перед глазами, то сливались в неясную полосу, то вдруг складывались в сплошную абракадабру.

Промучившись так с полчаса и в бессилии закрыв ее, я, с трудом выталкивая слова из непослушного горла, прошептала:

— Ничего не понимаю…

Еле справившись с неутихающей болью, села, потянулась внутрь себя, туда, где должно было пульсировать счастье. Но теперь его не ощущала. Там появилась глухая стена, неодолимая преграда, не дающая прорваться к силе!

И тогда я решила испытать преграду на прочность. А вдруг получится сломать?

Билась и так и эдак, даже попыталась медитировать. Но ничего не получилось. В итоге в бессилии уронила голову на руки и замерла, не зная, что же делать и как быть.

Ночь провела ужасно, то проваливаясь в забытье, то вновь всплывая, когда терзания принимались мучить меня с новой силой. Поэтому, лишь едва забрезжил рассвет, я поднялась и пустилась в дорогу. В душе поселились абсолютная пустота и апатия. Я отрешилась от окружающей действительности, чтобы хоть как-то перенести непонятную муку, накатывающую на меня волнами.

Толком не помню, как и куда я шла эти два дня, но все же как-то сумела добраться до Кулвича.

Городок встретил меня толчеей и суетой переполненных улиц, криками торговок и разносчиков, скрипом повозок и ржанием лошадей, окриками возниц, шумом базарной толпы. Конечно, его живость и непривычность немного выдернули из серого беспросветного отчаяния, которое владело мной последние дни, однако они так и не смогли вернуть той прежней полноты бытия. Рассеянно рассматривая невысокие дома, где первые этажи были сплошь каменные, а вторые и изредка третьи — из теса, я заскользила слепыми глазами по черепичным крышам, после чего уткнулась взглядом в булыжную мостовую.

Изредка меня толкали, задевали, но все больше обходили стороной, стараясь не заступать дорогу. Это еще больше вдавливало в сумрак пустоты и внутреннего одиночества.

Ноги сами вынесли меня в центр городка, где на площади седой старец в сером балахоне, подпоясанном широким белым полотнищем, что-то властно говорил толпе. Его голос — негромкий, но уверенный, достигал последних рядов слушателей, и те, замерев, ловили каждое слово. Не знаю, что со мной происходило, но я, не замечая толпы впереди и не понимая его речей из-за странного шума в ушах, пошла к нему.

Мной овладела какая-то сила, которая влекла к старцу, заставляя идти напрямик, а люди расступались, освобождая путь.

Подойдя, я опустилась на колени, а потом и вовсе села на мостовую у его ног. Старец на мгновение замолчал, наклонился ко мне и заставил поднять лицо, взяв за подбородок. Несколько томительных минут он вглядывался мне в глаза, и только потом позволил опустить голову.

За моей спиной по толпе пробежал встревоженный шепоток, но он тут же утих, едва старец продолжил свою речь. А мне было все равно. Будто исчерпав последний запас сил, я стояла на коленях не шелохнувшись.

Не знаю, сколько прошло времени, но я почувствовала, что кто-то ухватил меня за плечо. Над ухом раздался сварливый, чуть дребезжащий голос:

— Пойдем, девочка, вставай. Уж больно ты тяжела, чтобы мне тебя таскать.

Я подняла голову. Передо мной, опираясь на посох, стоял тот самый старец. Лицо его было испещрено морщинами, над глазами нависали кустистые брови, а седые волосы, будто растрепанные ветром, торчали во все стороны.

— Ну чего смотришь? — немного недовольно сказал он. — Пойдем. Или ты намерена всю ночь на площади просидеть?