Ключи от Стамбула

Игнатьев, как никто, остро чувствовал горечь офицеров и уныние нижних чинов, озлобленных бессмысленными жертвами и массой постоянных неурядиц. Казалось, что и дни стояли хмурые, ненастные по этой же самой причине. Дороги развезло, небо провисло. Тучи брюхом задевали землю, оставляя мокрый след на смятых и спутанных травах.

Александр II ездил в госпиталь, подобрал дорогою трёх раненых, и довёз их до места. В Булгарени творилось что-то невообразимое. Несмотря на то, что военно-временный госпиталь №63, развёрнутый возле деревни Дервишко, имел тридцать семь больших шатров и считался «просторным», фактически не справлялся со своим основным назначением. Беспорядок, стоны раненых, крики тяжко изувеченных людей и суета персонала. Медики сбивались с ног. Госпитальных коек и припасов было приготовлено на шестьсот человек, а туда явилось в течение суток около шести тысяч. Перевязки и срочные операции делались на сквозняке и холоде, в неподобающих для этого условиях. Из-за долгого и нудного дождя, переходившего в снег, госпитальные шатры и палатки промокли, землянки протекли, наполнились водой. Из-за сильного наплыва раненых, многих укладывали под открытым небом на кукурузные будылья и подстилки из соломы. Но и это не спасало положения. С каждым днём число раненых увеличивалось, а врачей и медсестёр не прибывало. По свидетельству Боткина, раненые оставались без медицинской помощи и пищи по три дня. Черви заводились в ранах, люди изнемогали от потери крови, тихо отходили в вечность. В присутствии государя Сергей Петрович резко заметил главному врачу, что вместо гипсовых накладок и хирургических операций лучше было бы сначала накормить и напоить больных, а уж потом оказывать им помощь. Боткин приходил в ужас от массы измождённых и голодных раненых.

— Это варварство оставлять несчастных, обессиленных людей без пищи по три дня, — выговаривал он заведующему военно-медицинской частью Приселкову, на что тот беспечно отвечал: — Эка важность, профессор! На позиции войскам случалось быть без пищи по шесть суток, и ничего, дрались голодными!»

«Господи, — думал Игнатьев, — чего не вытерпит многострадальный, славный, недосягаемый русский солдат! Хорошие воспоминания о заботливости отцов-командиров, распорядительности, добросовестности и честности начальства вынесет он из нынешней войны!». И всё безобразие это совершалось в армии, командуемой братом царя, в присутствии государя и его сыновей! Что же бывает там, где и этого надзора нет?

Трудно сказать, что творилось в душе Александра II при посещении госпиталя, но у Игнатьева «волосы вставали дыбом», когда он думал недобросовестности нашей администрации. По его мнению, администрация поступала безбожно, ничего не предусматривая. Зная, что готовится сражение, никто палец о палец не ударил, чтобы устроить на расстоянии в тридцать пять вёрст между позицией и Булгарени хотя бы один питательный пункт! Без Красного Креста совсем бы худо было. От всего увиденного и пережитого у Николая Павловича на душе скребли кошки, хотя его личной вины и не было. Он очень жалел, что предчувствие его, к несчастью, оправдалось. Русская армия потерпела третью, кровавую неудачу под Плевною, которую имела полную возможность занять прежде турок; штабное начальство должно было признать своё полное фиаско при самой торжественной обстановке — в день тезоименитства! — в присутствии царя и главнокомандующего, приехавших смотреть на верную победу.

«С сегодняшнего дня, — размышлял Николай Павлович, — наш военный и политический престиж на Востоке и в Европе подорваны. Теперь, если и войдём мы когда-нибудь в Плевно, впечатление провала для нас неизгладимо». Игнатьев горько раскаивался, что чувство долга помешало ему оставить Константинополь в тот момент, когда был принят ультиматум Австрии, а его соглашения с Портой в пользу христиан отвергнуты. Тогда ещё можно было выйти с честью из игры, а теперь, кроме стыда и позора, он ничего не видел впереди. Одна надежда оставалась на милость Божию, дарующую нам победу. «Но заслужили ли мы такое благодеяние? — одёргивал себя Николай Павлович, погружаясь в тяжёлые думы: — Легкомысленное отношение к предприятию и своим обязанностям проявляется в главноначальствовании. Рыба гниёт с головы».

По самым приблизительным подсчётам, с начала кампании у нас выбыло из строя почти два целых корпуса, то есть, четыре пехотных дивизии, что составляло тридцать пять тысяч, и всё без результата, приближающего нас к почётному и убедительному миру.

Плевненская катастрофа произвела такое впечатление на иностранных наблюдателей, что Веллеслей на другой день стал говорить о необходимости вмешательства держав для прекращения войны и предлагал ограничиться подписанием нелепого Лондонского протокола.