Ключик

Сеймас покосился на близнецов, устроившихся в дальнем углу на койке и явно увлеченных рассматриванием чего-то на гибком экране. Он мог даже поспорить, что это очередная отвязная порнушка. Пожалуй, больше ничто в мире, кроме этого, не способно было так привлечь внимание этих двух озабоченных придурков. Более сконцентрированными они были только во время заданий.

— Кир! — предупреждающе рыкнул Сеймас.

— Да брось, они не слышат. А я тебя знаю слишком давно, дружище, так что даже не пытайся, — фыркнул Кирос. — К тому же я эту хрень чую, помнишь? — парень постукал себя по кончику носа.

— Закрыли тему! — огрызнулся Сеймас.

— Почему?

— Потому что я твой командир, и я тебе приказываю, — ворчливо ответил Сейм.

— Прямо сейчас ты просто упертый мудак, Сейм. Даже не представляю, как ты можешь сдерживаться. От тебя разит вожделением такой силы, что если бы я терпел такое хоть один день, то наверняка бы взорвался и сотворил нечто реально хреновое.

Кир без разрешения плюхнулся на койку рядом. Никому другому Сейм не позволил бы подобной вольности, но Кир — это Кир. Они знают друг друга и дружат столько, сколько Сеймас себя помнит.

— Вот я всеми силами и пытаюсь ничего такого не сделать, а ты как мой друг ни черта не помогаешь мне в этом! Я не хочу об этом говорить! Даже с тобой. Точка! — лейтенант нахмурился, но глаза все равно невольно полоснули по двери душевой.

— Ну и дебил. Не понимаю, на черта себя так мучать, если девчонка тоже хочет тебя, — пожал плечами Кирос.

— А вот тут ты ошибаешься!

— Ты будешь спорить со мной об этом? Друг, серьезно? — Кир фыркнул, развернувшись к нему всем телом. — Мой нос, помнишь? Его не обмануть! Она хочет тебя. Может, не совсем понимает этого сама, но, поверь, ты ее заводишь так же, как она тебя.

— Кир! — рявкнул Сейм, и даже близнецы подпрыгнули, отрываясь от своего занятия. — Мы. Закончили.

— Сейчас, да, — упрямо заявил Кирос. — Но не думай, что на совсем.

Кирос замолчал, но и не подумал уходить. Он уперся рассеянным взглядом в сетку верхней койки, откинув голову на металлическую стену.

— Ты никогда не задумывался о другой жизни, Сейм? — неожиданно спросил Кирос.

— В каком смысле другой? — он прекрасно понимал, о чем говорит друг, и да, конечно, он часто думал, как могло бы все быть абсолютно по-другому. Но он твердо знал, что предаваться фантазиям и тоске по тому, чего никогда не будет, просто тупость и слабость.

— Я говорю, что было бы… ну, не знаю, сложись все по-другому. Родись мы при других обстоятельствах. Если бы у нас были семьи, близкие. Не было бы всей этой хрени с базой, муштрой, вечными заданиями, одно из которых станет последним, — еще тише сказал Кирос. — Если бы у нас была нормальная жизнь. Обычная.

Голос Кира упал почти до шепота, выдавая вечную глубоко спрятанную боль друга. И Сейм отвернулся, не в силах сейчас смотреть на него. Он один знал, что прячет Кирос в тайниках своей закрытой для всех души. Все видели Кироса сексуально ненасытным засранцем, эгоистичным развратным придурком, которого не интересовало ничего, кроме жажды бесконечных удовольствий. Но только Сейм знал его настоящего. Мужчину, который тосковал по настоящей душевной близости, мечтал об истинных чувствах, желал всей душой искренней привязанности. Но отчетливо понимал, что это для него невозможно. Никогда. Если твой взгляд и прикосновение влияет на разум любого, кто с тобой взаимодействует, а первый же поцелуй превращает людей в обезумевших от похоти животных, о каких настоящих чувствах может идти речь? Видеть, как твой любимый человек от одного поцелуя каждый раз обращается в извивающийся от вожделения комок плоти, которому в этот момент безразлично с кем удовлетворять свои низменные страсти — это разве не настоящая насмешка судьбы и мучение?

— Кир, мы уроды. Монстры. О какой обычной жизни ты говоришь? — жестко ответил Сеймас.

— Не знаю, — пробормотал блондин. — Я все это понимаю. Но, черт возьми, где-то же во всей вселенной должно быть место, где могут быть счастливы даже такие монстры, как мы? Потому что если это не так…. это несправедливо.

— А ты еще не выбросил из своего лексикона слово «справедливость» навсегда? — Сейм не желал показывать, как его самого глубоко цепляют слова друга. — Когда это вообще тебя стали посещать такие сопливые мысли?

— Они всегда были, Сейм. У каждого у нас. Можешь притворяться, но я знаю. А если ты заставил себя не думать об этом больше, значит, утратил способность надеяться.