Клюква со вкусом смерти

– В сон, никак, потянуло? Погоди, сейчас свеженького попьем – отпустит. Без чая в деревне вечер не вечер. Деды наши по нескольку самоваров выпивали. Мой чай и сон принесет чистый, и пробуждение будет лёгким. – Она села напротив Кости и, сложив руки на столе, продолжила: – Вот, значит, одним днём отправились мы с подружками по грибы, в то лето их было видимо-невидимо, и идти-то за ними далёко было без надобности, потому и бродили в ближнем лесу. А как домой засобирались, глядь, а Парашки-то нигде не видать! Аукались мы, аукались, да всё без ответа. Решили, что оставила она нас и домой ушла. Ну, повертелись мы, и тоже отправились по домам. А ввечеру прибегает мать Парашкина: где, дескать, девка моя? Тут уж перепугались мы не на шутку, ревём все, а дед Парашкин уже всех мужиков деревенских поднял. Взяли, значит, факелы – и в лес! Только ночь уж на дворе, оставили до утра. День искали, второй! Лес-то Парашка знала, как могла заплутать? А надо сказать, что в те времена на болоте, что к северу, проживал старик-отшельник. Безобидный был, никого не трогал, ни к кому не лез, один раз даже корову деревенскую спас, из болота вытащил и сам привел. Только не разговаривал ни с кем, и дорогу к себе в скит не открывал. Ходил по старинной гати, ещё нашими дедами проложенной. Только сгнила она уж к тому времени. А по сгнившей ходить опасно – чуть в сторону и – всё! А он проходил свободно. Чем жил, чем питался – одному Богу ведомо, но обиды от него не было. Вот он-то Парашку нашу и привел в деревню, не в себе она была. Старик только и вымолвил, что на болоте её нашел. Ну, ладно, в чувство мало-мальски привели, бабка моя, тоже знахарка была, осмотрела её, вроде не поврежденная нигде, только умишком-то ослабла девка. В лес уж больше с той поры не ходила, а только толстеть передом начала. И уж через время стало понятно, что ребёночка носит наша Парашка. Надо сказать, что бабы её не осуждали, поняли, что в лесу-то с ней несчастье приключилось. Видно, беглого какого-то встретила, или ещё кого, леса-то дремучие, нехоженые. Немало разбойников встречалось в те лета. Может и не один он был. Даже самому лешему бабки древние это приписывали – вольно всегда вела себя Парашка в лесу.

Баба Дуся подкрутила фитиль в лампе, налила бурлящего кипятка себе и гостю, сыпанула какой-то душистой травки и продолжила свой рассказ, который захватил Костю полностью, и он уже совсем забыл про сон.

– Ну, пришло время Парашке освободиться от бремени. А повитуха у нас в деревне в то время была уже стара и глуха, как тетерев. Да бабы и сами справлялись, у всех детей не по одному, научились принимать младенцев. А та всё одно – тащится, чтоб какой кусок заработать. Ну, сунулась она к Парашке, как у той схватки-то начались, только мать её, Марфа, повитуху-то с порога выгнала. А утром бабку нашли под их окном без языка.

– Как это? – Костя вытаращил глаза.

– Паралич её разбил, видать, с любопытства на завалинку залезла, оттуда и сверзнулась, головой ударилась и повредилась. Ну, грешная, месяц промаялась, да и отошла к Богу. А Парашка, то ли от родов, то ли ещё от чего, только совсем умом тронулась. Мать кричала, что ушла девка её в лес вместе с младенцем. Больше уж мы Парашки не видели никогда. Правда, потом мужики сказывали, будто на болотах мелькала какая-то баба, а она ли была, неизвестно.

– Так и что? А лешак-то где? – заерзал Костя, не понимая, к чему вела разговор хозяйка.