Клочья тьмы на игле времени

…Во тьму опуская свой взор,Да будет твоя добродетельГотовность взойти на костер.

Так сказал поэт… И они шли на костер, на плаху, в тюрьму, каменоломни, за колючую проволоку. Огненная река во тьме веков! Они идут на аутодафе, на Сенатскую площадь, в последнем молчаливом марше Рот-Фронта по берлинским улицам 1933 года. Их увозят на остров Юра крытые фургоны греческой охранки, в них стреляют из-за угла фашистские последыши в Риме. Их увозят, сжигают, расстреливают, а они идут, идут, идут…

«Первое мая 1944 года. В 4 часа утра по бараку, в котором спали заключенные команды, обслуживавшей вещевой склад, от «койки» к «койке» мелькают две фигуры, в одних лишь рубашках, осторожно расталкивая своих товарищей по несчастью, они будят их.

Каждого шепотом просят без шума встать и, не одеваясь, пройти в помещение, где хранились чемоданы заключенных.

Заспанных товарищей, сбитых с толку этой неожиданной и странной побудкой и еще более странным указанием, ведут через спальное помещение в темный склад, где их просят сесть на стоящие рядами чемоданы. При слабом свете электрического фонарика виднеются ряды чемоданов, уложенных по три друг на друга и напоминающих ряды сидений в кино.

Семьдесят два члена подпольной коммунистической организации лагеря занимают свои места. После того как эти активные борцы против фашизма советские, чешские, голландские, французские, немецкие, бельгийские, польские и люксембургские товарищи — бесшумно усаживаются, на короткое время наступает безмолвная тишина.

Никто не задает вопросов, однако все знают, что происходит что-то необычайное.

Ни слова не слышно в этом подвальном помещении, окна которого загорожены уложенными до пола чемоданами, чтобы ни один звук или луч света не мог проникнуть наружу. Все знают, что над нами расположены газовые камеры — «социальные учреждения СС».

Тихо, едва слышно в темном погребе зазвучала мелодия старой рабочей песни, которую все знают, которую не слышали уже одиннадцать лет.

«Братья, к солнцу и к свободе!»

Когда замолкли звуки скрипки и виолончели, на передней стене зажигается небольшой прожектор. Он освещает большой красный транспарант.

«Боевой первомай 1944 года — несмотря ни на что!»

(Феликс Мюллер — бывший узник Бухенвальда. Запись в лабораторной тетради.)

Вот те люди, которые только что промелькнули передо мной. Разве они не боятся боли или не любят жизнь? Разве не дороги им их близкие? Боятся, любят, и близкие их им дороги, дороже жизни. И все же они идут. Идут и не оглядываются! Потому что истина неодолима, потому что истина сильнее всего, потому что перед лицом истины настоящий человек не может предать. Вековая борьба, упорнейшая из битв, война за человеческое в человеке. Орфей оглядывается, и вновь теряет свою Эвридику, и идет на смерть, зная, что это смерть, зная, что это боль, жертвуя всем, идет во имя твое, Истина.

Не всегда он борец, не всегда герой. Подчас единственное, что он может, это только умереть, не прося пощады у палачей. И он делает это единственное дело свое, он умирает. И бессмертен его подвиг, незабвенен и неугасим во тьме.

Вот каких людей увидел я, направив иглу времени в прошлое.