Клок-Данс

Уилла сидела во втором ряду, на скамье из светлого дерева, которым была отделана вся церковь; справа от нее расположился отец, слева – Иэн. За отцом сидела Элейн, а Шон сел в конце ряда – чтоб было проще выйти к алтарю и произнести речь. Он выступит от лица всех близких родственников. Уилла не смогла бы говорить.

Она гордилась сыновьями, в черных костюмах и белых накрахмаленных рубашках выглядевшими очень представительно. Как так вышло, что они превратились в мужчин, которые умеют завязать галстук и носят туфли, похожие на длинных блестящих жуков? А вот отец ее беспокоил. Возраст его как будто стирал: жиденький венчик не поседевших волос почти исчез, черты стали какими-то размытыми. Элейн же выглядела случайной прохожей, заглянувшей всего на минутку: каштановые волосы в небрежной стрижке «боб», строгое лицо без всякой косметики, а коричневые брюки и свободная мятая блуза – будто умышленный укор стильному черному костюму старшей сестры.

Народ еще подъезжал, органист играл что-то незнакомое и очень пресное. Уилла терпеть не могла орган, но забыла уведомить об этом мистера Персиваля.

– Нытье какое-то, скажи? – шепнула она отцу.

Тот вздрогнул:

– Что, прости?

– Орган.

– А-а.

– С грустью вспоминаю нашу церковь, – вздохнула Уилла. (В пресвитерианском храме Ларк-Сити стояло пианино.)

– Могли бы и там все устроить, – неуверенно сказал отец.

– Но было бы непросто объяснить всем этим калифорнийцам, что им придется слетать в Пенсильванию.

– Кроме того, я больше не хожу в нашу церковь.

Уилла взглянула на отца:

– Не ходишь?

– Уже давненько. Я написал преподобному Сэндсу: по причине неверия прошу исключить меня из числа прихожан.

– Ничего себе! А что пошатнуло твою веру?

– Да я, в общем-то, никогда и не верил.

– Вот как?

– Преподобный Сэндс пришел ко мне и спросил: может, я еще передумаю? Не в смысле веры, а в смысле посещения служб. Наверное, многие мои прихожане не верят, сказал он, однако в церкви вы создаете себе условия для веры, а иначе лишаете себя последней возможности.

– Разумно, – задумчиво проговорила Уилла.

– Да, согласен. Но этой разумности я отдал шестьдесят с лишним лет и решил, что уже вряд ли изменюсь к лучшему.

Уилла усмехнулась и на миг накрыла ладонью его руку. Она была так рада отцу, что даже затаила дыхание, боясь его спугнуть.

Шон произнес хорошую речь, проникнутую любовью и печалью, но отнюдь не слащавую. Он поблагодарил всех, кто пришел на панихиду, помянул готовность Дерека в любой момент с сыновьями погонять мяч. Иэн слушал брата, уставившись на свои колени. Может, жалел, что наотрез отказался от слова об отце? Уже не в первый раз Уилла подумала, что отношения между ее сыновьями – один в один ее отношения с сестрой. Этакая формула «Шон и Иэн равно Уилла и Элейн». Но почему сейчас она сочувствует Иэну?

В своей речи хозяин «Спортс Инфинити» воссоздал образ «толкового хваткого парня», которого он взял на работу сразу после колледжа. Один из деверей сказал несколько слов о том, каким хорошим братом был Дерек. Потом говорили старинные друзья, вспоминавшие о мальчишеских шалостях и проказах покойного. Их выступления Уилле понравились, в них Дерек не выглядел почившим святым угодником. В финале священник, предоставленный похоронным бюро, прочел короткую дежурную молитву, все встали и спели «Пребудь со мною». На том все закончилось.

Элейн улетала в семь вечера, почти сразу после поминального фуршета, а потому Уилла заказала ей такси. И опять почувствовала себя виноватой. Дома было принято всей семьей провожать гостей до аэропорта, однако теперь осталась только ее маленькая «тойота», за руль которой она, дерганый водитель, без крайней нужды не садилась. Все равно в этакую кроху, рассудила Уилла, всем не уместиться.

Стыдно сказать, но она вздохнула свободнее, когда сестра пошла собираться. Ее безмолвные, а то и высказанные упреки уже достали. К примеру, Элейн поинтересовалась, не было ли декрета, обязывающего всех женщин Калифорнии носить белые брюки. Потом, явно подначивая, назвала прическу Уиллы «клонированной». А еще чуралась отца. Наконец Уилла спросила прямо:

– Лейни, ты зла на папу?

– Я? Как можно злиться на мистера Хорошего Парня? – театрально изумилась Элейн.

Уилла не поняла ее язвительности – отец и впрямь хороший человек, что не так-то? И почти обрадовалась, когда с улицы просигналило такси.

– Пока, Элейн. Спасибо, что приехала, – сказала Уилла, наскоро обняв сестру.

Но едва за той закрылась дверь, возникло чувство чего-то упущенного.

Потом Уилла переоделась в свой самый старый и мягкий халат, а отец, сняв пиджак и галстук, влез в тапочки. Уилла разогрела что-то в кастрюльках, принесенных подругами, и поставила на стол. Появился Иэн, за ним Шон, оба уже в джинсах, сказали, что ужинать не будут. В другое время Уилла их отчитала бы, но сейчас смолчала. Она устала от разговоров, соболезнований, от необходимости быть отзывчивой и признательной. Поели молча, только в конце ужина отец спросил:

– Может, я сварю какао?

– Давай. – Уилла даже не шевельнулась, пока он рыскал по шкафам в поисках ингредиентов и кастрюли.