Клуб 12 стульев

В это время наша команда готовилась к крупнейшим соревнованиям на кубок Сиракузерса в Южной Америке. Слонов ежедневно приезжал к нам на загородную базу, привозил книги, пластинки, альбомы репродукций. В короткий срок под его руководством я одолел «Процесс» Кафки, «Мастера и Маргариту» Булгакова, «Траву забвения» Катаева, прочел «Кентавра», «Детей капитана Гранта» (вот это книга!), разобрался во французском антиромане, Сартра, конечно, проштудировал (без этого сейчас нельзя), выучил наизусть несколько стишков Аполлинера, Велимира Хлебникова — «усадьба ночью чин-гис-хань!.. а небо синее, роопсь!..», прослушал с преогромным удовольствием Баха, Малера, Прокофьева, «Модерн джаз-квартет», ознакомился с творчеством Василия Кандинского, Сальвадора Дали, Джакометти и многих других. Особенно мне понравились натюрморты Моранди. Как сказал Эренбург, «при всей их философской глубине в них нет рассудочности, сухости — они взывают к миру эмоций». Постепенно для меня стало проясняться истинное лицо современного бокса.

Гуляя по подмосковным лесам, рощам, перелескам, опушкам, взгорьям и низинам, я сочинял стихи. Помню первое свое стихотворение:

Мое лицоглядит из тьмы болотУстало, одиноко,

непреклонно.Глаза и лоб,любви моей оплот…Я не Нарцисс,но все-таки влюбленный.

Наш главный тренер как-то сказал Слонову:

— Что ты парню голову мутишь? Ему, может быть, в финале с Хорхе Луисом Барракудой работать, а у того правая знаешь какая!

Слонов тут же отпарировал:

— Как вы не понимаете? Гена практически непобедим. Кубок Сиракузерса у него в чемодане, как и все остальные кубки в мире, но я хочу из него вылепить боксера нового типа, творца, художника!

— Может, ты шпион, Слонов? — хмуро спросил тренер.

И вот мы приехали в Южную Америку, в очень большой город, то ли Буэнос-Айрес, то ли Рио-де-Жанейро, сейчас уже не помню. Начались соревнования на кубок Сиракузерса. Что там было! Мои тренировки фотографировали от пятидесяти до шестидесяти репортеров, телевидение показывало меня с утра до ночи по всем двенадцати каналам. Ежедневно пятьдесят — шестьдесят писем от южноамериканской молодежи. «Как стать таким сильным, как вы?» — «Только упорным трудом». «Как стать таким красивым, как вы?» — «Только упорным трудом». «Правда ли, что вы поэт?» — «Правда».

В одной шестнадцатой я должен был работать с венгром. Тренер венгра снял. «Это олимпийская надежда нашей страны, и мы не можем им рисковать», — заявил тренер газетам. В одной восьмой англичанин тоже отказался от боя. «Я отец пяти детей, на фига мне уродоваться», — заявил он газетам. В четвертьфинале итальянец тоже не вышел на ринг: «Жизнь дороже». В полуфинале спасовал и японец: «Бронза есть, и ладно».

Свободного времени у меня было много, и мы с Ильей проводили его на художественных выставках, симфонических концертах, в подвальчиках местной богемы. Таким образом мы продолжали формировать мою личность боксера нового типа. Между тем главный мой соперник Хорхе Луис Барракуда в жестоких боях пробивался к финалу.

И вот финал настал. Перед боем ко мне зашел сам Адольфус Селестина Сиракузерс, миллионер-скотопромышленник, массивный дяденька с бычьей шеей, седым бобриком волос на шишковатой голове, в пунцовом жилете, на пальце — бриллиант, в ухе — рубин.

С удовольствием глядя на меня, он сказал представителям печати:

— Узнаю. Узнаю свою молодость.

И вот я вышел на ринг и впервые увидел Барракуду. Очень большой, очень черный, очень пожилой — лет тридцати — человек стоял в противоположном углу. Он сильно волновался, кажется, у него даже дрожали колени. А я скромно стоял в своем углу, опустив длинные пушистые ресницы, и сквозь длинные пушистые ресницы смотрел на него, ласково улыбаясь.

— Руки длинные. Навязывай ближний бой. Берегись правой. — прошептал мне тренер.

Чудак мой тренер. Он даже не знал, что я решил провести этот бой как симфоническую поэму, как пластическую фугу в сюрреалистическом ключе на ассонансах и диссонансах. Ближний бой, дальний бой — что за ерунда! Бокс — это поэма экстаза!

Я разыграл все как по нотам. Барракуда с его отчаянием и упорством был в моих руках отличным инструментом, словно скрипка Страдивариуса. Этот бой впервые принес мне истинное высокое эстетическое наслаждение, потому что теперь я был уже боксером нового типа, боксером-интеллектуалом.

В третьем раунде Барракуда неожиданным апперкотом бросил меня на канаты. В пустоте и тишине звенящая божественная боль пронизала меня. Задыхаясь от восхищения, я смотрел на приближающееся лицо Барракуды с трясущейся челюстью и алмазно сверкающими глазами. Наступал момент истины. Последний штрих, последняя трепетная нота. Голова Барракуды, словно кегельный шар, стукнулась о помост.

Ответив на пятьдесят — шестьдесят вопросов, я попросил журналистов оставить меня одного. Попросил и своего друга Илью очистить помещение. Когда все ушли, включил магнитофон с записью концерта Рахманинова, открыл альбом Моранди и томик стихов Иннокентия Анненского.