Клуб «Бабье лето»

Он немного удивился, но она сразу же направилась к витрине с солнцезащитными очками и потянула Сагдеева за собой. В модных тёмных очках и впрямь было некоторая нужда, связанная вовсе не с сезоном. Над Европой плыл не май, а совсем напротив – декабрь, и сияло огнями близкое Рождество. Но за три дня до поездки, в предвкушении Парижа Елена сделала – из самых благих побуждений – обычную косметическую маску для лица. И, как водится в таких случаях, не угадала. Наверно, в состав маски вкрался аллерген: кожа на скулах и вокруг глаз покраснела и отекла. Дособиралась. Маленькая трагедия, заслуживающая тихого сочувствия. Елена пересиживала ее дома. Отёки вокруг зелёных глаз уходили медленно. В целом же, создавалось впечатление, будто изящной, дорого одетой даме изрядно досталось от ревнивого мужчины – и, вероятно, поделом. Это обстоятельство всячески вышучивалось, но, в общем, Елена очень стыдилась. И укрывала сузившиеся глаза за тёмными стёклами, форма которых, оказывается, вышла из моды этой весной.

– … А эти? – она резко повернула к нему лицо, украшенное новыми очками в широкой оправе.

Сагдеев покривился. Нового стиля он не понимал.

– Ладно, – она вернула очки сияющей витрине, – в Париже куплю.

За гигантским толстым стеклом таяла декабрьская ночь, серебрились тела «Боингов». Сагдеев снова пытался отыскать в себе праздничное чувство – радость предвкушения. Радость обнаруживалась, но, как и во всякой радости, кажущейся слегка ворованной, в ней был чересчур ощутим привкус тревоги.

Между прочим, если б он выбирал сам, то наверно предпочел бы другой город. Скажем, Прагу. Стремление в Париж чаще всего скрывало и выражало некую невыраженную амбицию или уступку ритуалу. Все в Париж, и мы. И слишком много было уже читано (не без натуги) французских текстов, детально и обстоятельно живописующих столичную топонимику и быт. Как, где и куда лучше. Он, вроде как, уже и побывал. Нет, правда, он бы позвал ее в Прагу или в Венецию, если уж на то пошло, да… Но позвала она. И более рассуждать тут было не о чем.

Выходило так, что он всегда покидал Россию весной или летом, перелетая всякий раз в более тёплый или более жаркий мир. Теперь, на третьем часу полёта, когда они пошли на снижение, открывшаяся в сизой дымке серая холодная равнина напомнила, что они вовсе не улетели от зимы. Она лишь утратила привычную белизну.

В трёхвагонном подземном поезде, курсирующем между терминалами аэропорта Шарль де Голль, он вспомнил её ответ и решил все же внести ясность:

– Так как насчёт планов-то? Может, махнём всё же в Шартр? Там роскошный собор. Там, знаешь, проходили коронации…

Елена пристраивала на сиденье свою клетчатую сумку и взглянула искоса.

– Давай уж доедем, разместимся и тогда обсудим.

Через подмёрзшие, поседевшие парижские предместья электричка привезла их на Северный вокзал. Судя по карте, отсюда было совсем недалеко до маленькой гостиницы, притаившейся на ру Бержере.

– Может, пешком дойдём? – предложила Елена, когда они поднимались из недр вокзала, – у нас шмоток-то всего ничего.

Наверху и на свету декабрьское утро, наконец, расцвело по-парижски. Город оказался светел и наряден. Понаблюдав пару минут цветистую карусель автомобилей и автобусов, они двинулись, следуя карте, по ру Лафайет – средней ширины улице, каждые 50 метров предлагавшей кафе разных форматов. На пересечении улицы с площадью Ференца Листа Елена замедлила шаг и высказала пожелание заглянуть в кафе, интерьер которого составляла мебель, будто извлечённая из недр очень старой пыльной квартиры. В изношенности и потёртости спинок стульев с гнутыми ножками можно было угадать стилизацию, но, во всяком случае, искусную. У входа в заведенье на крохотном прилавке румяный парень раскладывал овощи и мороженые устрицы. Половина столиков была занята. Явление Елены – высокой, светловолосой, помахивающей саквояжиком и весело поглядывающей припухшими глазами по сторонам – вызвало сдержанный интерес. В её повадке было что-то отважное и легкомысленное. Французские мужчины отзывчивы на женскую красоту, и способны, как известно, высоко ценить ее июльский расцвет, начинающийся после 30-ти. Сагдеев с чемоданом на колёсах и сумкой пёрся сзади. Им нашлось место в углу у окна – как и хотелось.

Бледно-лиловые стены, имитирующие рисунок старых обоев, были украшены выцветшими фотографиями бородатых мужчин в сюртуках и бледных красавиц с высокими причёсками. На овальном портрете над головой Сагдеева белая девочка держала на поводке белого же пушистого шпица.

– Хочу есть! А ты? – Елена уже вертела в пальцах глянцевитую книжицу меню, – после еды мне сильнее захочется спать – это будет логично. А сейчас я – ни в одном глазу, потому что в эйфории…. А ты? Смотри, они таращатся, и знаешь, что думают? Вот побил бабу, а потом чтобы загладить вину, вывез в Париж!

Она рассмеялась. Сагдеев, ухмыляясь, не поднял глаз от меню. Вполне возможно именно так и думали.