Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду

Однако когда я попыталась переключить его внимание с военных фотографий на что-то другое и более будничное, он начал «плавать».

– Папа, а это что? – спросила я его, показывая ему одноразовую вилку.

Здоровой рукой он показал мне, что подносит пищу ко рту.

– Я понимаю, что этой штукой едят, но как она называется?

Он посмотрел в сторону, словно там стоял человек, который может подтвердить, что я задаю идиотские вопросы. Через несколько секунд он сузил глаза, словно стремился подобрать нужное слово. Я про себя, как мантру, повторяла: «Вилка, вилка, вилка». Но отец улыбнулся краем рта и произнес, словно в его голове что-то переключилось.

– Бекон!

Тоном, которым разговаривают с малолетним ребенком, я радостно ответила.

– Бинго!

Я с трудом выдержала в палате полчаса. Не могу сказать, что в то время я вообще занималась чем-нибудь полезным. Сезон раков закончился. Моя печатная машинка стояла, покрытая слоем пыли. Я сходила пару раз на бесполезные свидания с ковбоями, с которыми меня хотели свести Лиша и Дэвид.

После одного из таких провальных свиданий я лежала в кровати. Моя голова кружилась от выпитой текилы, и я решила, что с завтрашнего дня буду посвящать отцу сто процентов своего времени.

На следующее утро я решила его побрить. Я намылила его щеки кисточкой для бритья. Но рука, в которой я держала легкую одноразовую бритву, дрожала. Казалось, что эта бритва – пылинка по сравнению с дубленой кожей и венами на шее отца. Я случайно порезала его, на щеке выступила капелька крови. Отец даже не поморщился. Матери пришлось довести это дело до конца.

Потом я показала ему отражение в зеркальце пудреницы. Здоровой рукой он провел по бритому подбородку.

– Крсиво, – сказал он, и на левой стороне его рта появилась полуулыбка. Правая сторона лица оставалась без движения. – Ошень крсиво, – повторил он.

Я вышла из здания больницы и купила пол-литра крепкого алкоголя. Потом пошла в киноцентр и быстро выпила содержимое бутылки и просмотрела подряд три фильма. Через несколько дней во время заката к нам заехал доктор Бордо. Он держал свой коричневый стетсон обеими руками, словно пришел свататься. На нем была синяя рубашка с короткими рукавами, потемневшая от пота под мышками. Соседские дети перестали играть и уставились на доктора, вытирающего ноги о половичок перед тем, как войти внутрь. Я решила, что отец умер. В голове возник громкий звук проезжающего поезда и показалось, что я смотрю на всю комнату с матерью и доктором через уменьшающий бинокль, потому что все виделось очень маленьким.

Нет, сказал доктор Бордо, все совсем не так, как я подумала. Для некоторых смерть – это истинное спасение. Впрочем, лично он придерживался другого мнения. Отец жив, и это хорошие новости.

Тогда все дело в деньгах, сказала мать. Страховка от новых владельцев нефтеперерабатывающего завода не покрывает больничные расходы. Или расходы по уходу за больным после его выписки домой.

– Вы знаете, что я этот вопрос не решаю, – ответил доктор. Он замолчал и прокашлялся, словно у него что-то застряло в горле. Его руки были маленькими, белыми и женственными. Он сложил их на коленях и сказал, что нам надо обратиться к адвокатам профсоюза.

Но мать его уже не слушала. Она отошла к двери, чтобы отогнать стоящих на улице детей. Дети разбежались, словно в них выстрелили дробью. Она вернулась назад в комнату.

Доктор Бордо повторил, что он не принимал этого решения.

– Я вам не выставлю счета, – сказал доктор Бордо. Он попрощался и отъехал на своем белом «Бьюике».

На следующее утро нам позвонили из больницы и сообщили, что «Скорая» привезет отца домой. Нужно подойти, встретить его и разобраться с оплатой. Мама отнеслась к этому предложению с сарказмом. Она сказала в трубку, что гребаная «Скорая» может доставить отца голышом и посадить в шезлонг на лужайке у входа. А по поводу оплаты у нее есть только одно сообщение – за долги в тюрьму уже давно не сажают. Бесполезно бить по камню, ожидая того, что на нем выступит кровь.

Я слышала, как говорят о том, что заботиться об инвалиде – это все равно что заботиться о малом ребенке. Но ребенок каждый день растет и развивается. У него появляется новый зуб или он понимает, что предмет, которым он машет, является его собственной рукой. Инвалид – это бездонная яма, в которую ты вливаешь свои силы. Каждый день он смотрит на тебя взглядом, в котором ты читаешь больше усталости, чем в своих собственных глазах. Если жизнь, как считал Будда, – это страдание, чемпионат по тому, кто съест больше говна, то инвалид, без сомнения, его выиграет.

Возможно, что профессиональные медсестры привыкают к виду страдания. Я долго пыталась игнорировать необрезанный пенис отца, вставленный в трубку, красный от раздражения и лежащий вдоль ноги.