Клуб маньяков

– Эта такая мощная бабень. Точнее женщина с пальцами подлиннее и покрупнее. Ей ноготь на указательном палец выдирают, а когда ранка заживет, парят его, умащивают, чтобы нежным был, как пенис. А потом она этим пальчиком своим удовлетворяет ударниц камерного труда...

Вера не хотела удовлетворяться таким оригинальным способом. И ковырялкой не хотела быть. Это я понял по ее виду. Виду нахохлившегося воробьеныша.

– Ну, что? – продолжал я ковать, пока горячо. – Согласна свой клуб терминировать?

– Да... Выхода нет. Но только кроме Леши надо еще Маргариту с Викешей оставить. Они нам пригодятся.

– Заметано. А с кого конкретно предлагаешь начать? Кто у вас там самый вредный?

– Митька. Он фактический наш руководитель...

– Серый кардинал?

– Да. Его у нас Великим инквизитором зовут. Он по глазам мысли читает. И убирает неблагонадежных...

– А Емельян? Как он позволил кому-то выше себя забраться?

– Емельян умный и практичный. Ему удобно, что всю грязную работу за него Ворончихин делает.

– Грязную? Это ты, маньячка, называешь убийство грязным делом?

– Ты ничего не понимаешь... Понимаешь, бежать на работу и прогуливаться по парку – это две разные вещи. Так и убивать со вкусом и неторопливо, это совсем не то, что просто устранять. Устранять надо быстро и надежно... Лирические отступления в этом деле не к месту и вредны. Тут нужны твердые руки и холодное сердце.

– Ну, есть, наверное, какие-то нюансы и различия... Тебе лучше знать. Но давай в случае с Ворончихиными соединим приятное с полезным?

– Давай... Только ты сам все придумай. Я себя Иудой чувствую... Предательница малодушная. И Лариска меня любит.

– Не волнуйся! Я постараюсь придумать что-нибудь такое, чтобы и Лариска, и Митя остались довольными...

Глава 5. Черные обои. – Палач – не жертва. Палач приходит убивать... – Тот, кто умрет первым, не сможет насладиться. – Матч маньяков. – Только непродвинутые живут вдвоем...

Вечер при свечах. Черные обои. Дмитрий Александрович настоял на черных. Лариса хотела красные. Мебельная стенка черного дерева. В – ней круглый аквариум с застывшими золотыми рыбками. Посередине комнаты узкий длинный стол. Крепкие дубовые стулья с высокими спинками.

Мы сидим пара напротив пары. С наших слов хозяева знают, что жертва появится ровно в двенадцать. Глаза у них горят огнем вожделения. Дмитрий, потирая руки, посматривает на старинные высокие маятниковые часы.

«Еще целых пятнадцать минут!» – думает он, наслаждаясь каждой секундой сладостного ожидания.

Его жена, Лариса Владиславовна, сидит рядом. В ее руках общая тетрадка в коричневом коленкоровом переплете. В тетрадке стихи. Она, шевеля губами, перечитывает плохо запомнившиеся строки. Волнуется.

Мы с Верой сидим расковано. Вера тепло разглядывает подругу. Видно, что она старается запомнить ее милый облик на всю жизнь.

Я понимаю ее. Перед тобой сидит человек, приговоренный тобою к смерти. И он в отличном настроении, он предвкушает чужую смерть, а ты уже видишь эти глаза мертвыми, эту кожу, кровь с молоком, серо-желтой. И главное, ты видишь на ее лице предсмертное выражение, будущее предсмертное выражение.

О, это предсмертное выражение! В нем – все. И не успевшая раствориться в холоде смерти радость предвкушения чужого конца, и ужас первого взгляда в небытие, и удивление коварно обманутого простака, и страх перед тобой, оборотнем. И самый крепкий в мире бетон окоченения.

А я пью шампанское. Они все не пьют. У них дурная наследственность и гены алкоголизма. У всех троих. А я пью полусладкое. Мне можно. Мой дедушка умел бутылку портвейна растягивать на весь день. Ну, не на весь день, конечно. Часов на шесть. И с балконов, как Верин дядя не падал. И не пропал в неизвестном направлении как отец Ларисы. И не отморозил, как отец Дмитрия, свои почки.

И потому я пью с легкой душой. Здесь, в логове маньяков, я – сторонний наблюдатель. Я придумал комбинацию, которую легко и с блеском осуществит Вера. Осуществит и будет мне благодарна. За то, что внушил уверенность, за то, что предоставил возможность действовать самостоятельно. Она тайком пожимает мне руку. Смотрит так, что я понимаю: смерть Ворончихиных – для нас с ней не главный пункт сегодняшнего действа. Не самый захватывающий и не самый приятный.

Я ей рассказывал о том голливудском фильме. В котором герои трахались у трупа только что убитого ими человека. Слушая, она побледнела и закусила губу. Испугалась. Испугалась своих желаний. И захотела испытать. Эта столичная молодежь всего хочет попробовать. И не пот, который выедает глаза в маршрутах, и не «завтрак туриста» и пропыленные сухари, а все сладенькое. Любит она выпучить глаза от нетривиального кайфа.

И сейчас она предвкушает неизведанные удовольствия. Напряглась, о чем-то думает. Сердцем чувствую – хочет привнести что-то новенькое. В секс, которым все кончится. Вижу по блеску глаз. И может быть, это новенькое будет волнующим...