Клуб самоубийц

Кристина кивнула головой. Он налил ей рюмку коньяка, себе – порцию виски и вернулся к столу.

– Подожди, скажу Любляне, чтобы нас не беспокоили. – Он вышел в приемную и сказал секретарше: – Для всех. У меня переговоры.

Пе́трович вернулся на свое место, сел, сделал затяжку и коснулся губами виски.

– Я знаю, кто это написал.

– Это клуб, да?

Аудитор утвердительно кивнул головой и сделал небольшой глоток. А Кристина выпила свою рюмку разом.

– Георг, что мне делать?

– Ничего. Возвращайся и сиди дома. И никуда не выходи. Да, и по дороге домой нигде не останавливайтесь. Пусть Георг потом сделает заказ продуктов по телефону.

– Это надолго?

– Думаю, что все станет ясным в ближайшие дни.

– Я решила не отдавать это письмо полиции. Пусть оно будет у тебя. Ты сам решишь, что с ним делать. Можно еще коньяку? – И она опять закурила.

– Если в полиции («Спасибо», – Кристина пригубила коньяк) узнают об этом письме, то они точно подумают, что у брата был мотив убийства. Он же, как и я, не знал о завещании в пользу клуба. Но я даже боюсь не этого.

– Огласки?

– Да.

Пе́трович сделал еще один глоток. Сейчас не время играть в кошки-мышки. Она должна знать.

– Ты правильно этого опасаешься. Думаю, что у твоего брата начался рецидив болезни.

– С чего ты это взял?

– Я был в понедельник в департаменте. В последнее время там случались кражи личных вещей. Конечно, это мог быть не твой брат, но если его руководство узнает о болезни, то оно не будет разбираться.

– Брат не переживет такого позора.

Она сделала глоток, закурила еще одну сигарету и задумалась. Потом подняла глаза и спросила:

– Георг, а что ты делал у него в департаменте?

Да, она должна все знать.

– Кристина, я не просто так пошел туда. И не просто так интересуюсь делом твоего племянника. Меня попросила полиция. Помочь ей разобраться во всем этом.

Кристина откинулась на спинку кресла и прищуром сквозь сигаретный дым взглянула на собеседника:

– И все твои вопросы, мне и нашему дворецкому…

– Да. Не… не чтобы помочь полиции. А тебе. Тебе и твоему Рамону.

– Я тебе верю. – Кристина затушила сигарету и допила коньяк. – Тогда точно это письмо должно храниться у тебя. А ты сам решишь, отдавать его полиции или нет. Но прошу тебя. Если ты решишь это сделать, то только в крайнем случае. Я помню твой вопрос. Но я не хочу делать выбор между братом и Рамоном. Лучше уж… – Она сделала паузу, опустила голову, задумалась и потом подняла глаза на Пе́тровича: – Поэтому только в крайнем случае. Обещаешь?

– Обещаю.

Когда он закрыл за Кристиной дверь, то понял ее паузу. Ах ты, мелкий говнюк. Шантажист. Твоя сестра готова заявить о своей виновности. Только чтобы спасти своего Рамона и тебя. А ты… Думаешь, что взял меня за яйца? Руки коротки.

Так, назад к столу, к «дереву решений». Он достал свой уже весь исчирканный лист и первым делом поставил жирный крест на один из квадратиков сбоку от круга. Лука Брази, ты вне игры.

В этот момент в кабинет вошла Любляна. Она испуганно посмотрела на своего начальника:

– К тебе посетитель. Очень странный.

Кто это там еще? Пе́трович чертыхнулся и встал из-за стола. Пойдем посмотрим.

Он вышел вместе с Любляной из кабинета. У окна стоял отец Бонифаций.

– Доктор Пе́трович, здравствуйте.

– Здравствуйте, святой отец. Что вас привело ко мне?

– Вы уже знаете о нашей беде. Доктор Пихлер попросил меня пригласить вас на поминальную службу. В воскресенье утром, в нашем приходе.

Вчера у них сорвалось, но они не хотят ждать до понедельника. Они хотят вытащить меня отсюда. Пусть пока расслабятся:

– Хорошо. Я приду.

Отец Бонифаций поклонился и вышел. Любляна уставила на Пе́тровича широко открытые ужасом глаза:

– Дорогой, что за поминальная служба?

«Да, девочка, а не припоминаешь ли ты свой вчерашний черный юмор?» – усмехнулся про себя Пе́трович. А вслух сказал:

– В клубе скоропостижно скончался один из его сотрудников. Поэтому меня сегодня и отпустили. Давай посмотрим, что тебе там накопировала библиотекарша.

– Нет, постой. Мне все это уже не нравится. Пока ты разговаривал с Кристиной, несколько раз звонил некто доктор Шнайдер, интересовался, когда у тебя закончатся переговоры.

– Молодец, что ты меня не побеспокоила.

– У этого Шнайдера такой голос… Он из полиции?

– Послушай, – Пе́трович не хотел ей отвечать, – у меня сегодня очень непростой день. Вечером мы точно никуда не пойдем. Я буду работать.

– Ты боишься выйти на улицу?

До чего же женщины бывают проницательными. Неужели по мне это видно?

– Так, – решительно сказала Любляна, – я сейчас быстро к себе. Возьму твою рубашку и бритву и заодно переоденусь сама. На обратной дороге зайду в «сандвичер», наберу нам на обед и ужин. И останусь с тобой[47].

– Послушай, это лишнее. И потом…

– Думаешь, что это тоже небезопасно? Волнуешься за меня?

– Да.

– Спасибо. Но можешь не волноваться. Подойди сюда, – и она потянула его к окну. – Видишь там напротив, в кафе, молодого человека у окна?

Пе́трович пригляделся и узнал Влада.

– Я его заметила еще во вторник, когда мы выходили из моей школы и шли до трамвая. А вчера – в этом кафе, когда я поливала цветы. Он тоже из полиции, да?